— Да! Это твой единственный шанс. Сегодня я пришел к тебе в последний раз.

Конечно же, Олеся не верила во все эти красивые сказки. Она прекрасно понимала, что речь идет о банальном подслушивании, подсматривании. А то и еще чего похуже.

Но с другой стороны… Знает она этих бизнесменов! Чего их жалеть? У самих нет ни чести, ни совести. Ради какого-нибудь проекта прибьют, удушат. И этот Астахов, наверно, такой же. А как иначе он мог стать главным бизнесменом в Управске! С вояками жить…

— Все, решай. Или выходишь из тюрьмы сегодня вечером, или…

— Выхожу! С вами… — истерически выкрикнула Олеся.

— Вот и умница!.. Вот и молодец… Только давай без крика.

— Что я должна буду делать?

— Ничего сложного! Надеюсь, ты еще писать не разучилась?

— Почти разучилась. Меня уже тошнит от всех этих цифр и отчетов… Что писать?

— Расписочку… Не волнуйся, напрягаться не придется. Она короткая — я тебе продиктую…

«Боже мой, в какую же я кабалу лезу!» — подумала Олеся, подписывая все, что надиктовал Форс.

Форс аккуратно сложил лист с ее подписью в целлофановую папку, попрощался и вышел. Мелькнула мыслишка: а нельзя ли как-то подслушать, о чем будет говорить Олеся с Рубиной? В принципе, за определенную сумму это все решаемо. Но зачем? Знает он эти камерные разговорчики освободившихся с оставшимися… «Ты как?» — «А ты как?» — «Да никак…» Глупая трата времени.

А вот тут Леонид Вячеславович сильно ошибся. Если бы Форс знал, о чем будут говорить Олеся и Рубина, он бы много дал, чтобы иметь качественную запись этой беседы…

Разговор со Светой очень помог Антону. В полном соответствии с ее именем, в душе осталось что-то светлое, хорошее, полностью вытеснившее из памяти разговор с отцом.

А Максим, оказывается, совсем бодрячок. Уже не лежачий больной, а самый что ни на есть сидячий.

— Ну здорово, раненый!

— Привет.

Антон пожал Максиму руку. Чуть сильнее, чем это следовало бы делать. Макс ойкнул.

— Больно? Извини.

— Да нет, ничего, пустяки. Я уже практически здоров.

— Ладно, здоровый, принимай фрукты.

Максим молча показал в угол, где уже лежало несколько пакетов с апельсинами. Оба засмеялись.

— Еще немного — и фруктовый лоток можно открывать.

— Слышь, Антон, а какие там новости на большой земле?

— Да нормально все. Отец-громовержец из Москвы вернулся. Так что… сам понимаешь… Тебе, можно сказать, повезло.

— Ничего себе — «повезло»!

— Да нет. Ты же понимаешь, мне теперь одному за все отвечать приходится.

— А что, Николай Андреевич сильно всеми недоволен? И мной тоже?

— Нет. Ты-то у нас был на волосок от смерти. За тебя он больше всех переживает. А все шишки нам достаются. В основном, мне!

— М-да… Смешно. Значит, мне и вправду повезло. А про бульдозер на кладбище он знает?

— Да, знает… Ну ладно. Я пойду, поправляйся, начальник…

Антон как-то сразу засобирался.

— Подожди… — остановил его Максим, Антон тормознул. — Значит так. Дуй в гостиницу и привези мне сюда мои вещи.

— Зачем?

— Надоело тут. Заживает на мне, как на кошке. А там у вас такие дела! Натворили вместе, и отвечать будем вместе. Я все же как бы начальник был все это время. А теперь отлеживаюсь в уголке…

— Ну ты даешь…

— Значит так, при гостинице есть котельная. В ней замечательный старик — Палыч. Возьмешь у него ключ. Заодно познакомишься. Блин! Он же волноваться начнет, что я хочу из больницы уйти. Скажешь, что я его бальзамом раны мажу, и уже все зажило. Это почти что правда.

— И все?

— Все. А, да! Вещи соберешь мне…

Через полчаса Максим с помощью Антона был уже почти одет.

Но, как всегда не вовремя, пришел врач.

— Это что еще за новости?! А ну-ка немедленно раздевайтесь… вам вставать еще рано, а вы уже куда-то собрались!

— Доктор, спасибо вам большое. Но мне действительно очень надо уйти.

— У вас рана глубокая. Швы разойдутся… и что вы будете делать?!

— Не разойдутся…

— Вы вообще отдаете себе отчет?..

— Доктор, я взрослый человек и все прекрасно понимаю. Вот расписка, что я ухожу по собственной инициативе и предупрежден вами обо всех возможных последствиях.

— Какая еще расписка? Раздевайтесь и ложитесь.

— Доктор, я все равно уйду!

Максим оставил расписку и вышел.

Врач постоял в недоумении. Потом сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот идиот! Жить надоело!

И убежал дальше по своим делам. У него тут полная больница таких! А то и еще хуже.

«Собрали — разобрали», «приехали — уехали» — это в цыганской крови. Набережная за несколько минут превратилась в импровизированный театр. Но самая важная, поистине эпохальная процедура проходила в леске на склоне, спускающемся к Волге.

Бейбут и Розаура наряжали дебютанта Сашку в сценический костюм. Как же хотелось ему покрасоваться перед Маргошей! Да тут Граф приболел, пришлось оставить в конюшне. Остальные же лошадки не такие талантливые актеры.

Вот тогда и появилась мысль к Люцитиному медвежонку добавить большого медведя. Благо большая шкура, пересыпанная духмяной сухой травой против моли, давно уж залежалась в Бейбутовом трейлере.

Сашка ворчал обиженно:

— Все люди как люди… Один я как дурак, ей-богу!

— Нет, Сашка, ты у нас не дурак! Ты у нас Михал Потапыч по сценарию — главный герой русских и цыганских сказок. Роль у тебя такая…

— Да разве это роль…

— Сашка, не бывает маленьких ролей. Вспомни Станиславского… Да что там! Сличенко вспомни, в конце концов!

Внезапно Сашка грозно зарычал по-медвежьи. Розаура чуть не упала с перепугу.

— Господи! Сашка! Сдурел, что ли? Как дам сейчас!

— Чего испугалась? Михал Потапыч я… Роль такая у меня…

— Да, Розаура, ты зазря не наезжай. Сашка у нас по методу Станиславского работает. Настоящий артист!

— Ты думаешь? — спросил Сашка с надеждой.

— Уверен! — ответил Бейбут.

— Эх, — сказал Сашка, натягивая медвежью башку на свое возвышенное чело. — Главное — что Маргоша скажет?

Все шло как надо. Ясный солнечный день. Народу собралось — уйма. Весть о недавнем обмороке артистки, в которую бросали ножи, разлетелась по всему Управску. Страсти такие, как же не прийти?

На разогреве публики выступали Люцита с медвежонком и подоспевший Сашка. То есть нет, извините, — Михал Потапыч. Потапыч требовал вернуть детеныша. А Люцита все не возвращала. Получалось очень смешно.

Все было хорошо. По крайней мере, для Люциты. Особенно хорошо, что Миро прискакал на Торнадо один. Рядом — никакой Кармелиты.

И вдруг Люцита увидела, как подъехала машина Зарецкого, из который вышли Рыч и эта мерзкая разлучница. И все, мир померк. Какое солнце? Зачем оно? Зачем этот ясный день, если все так плохо! Да что там плохо… Безнадежно! Люцита убежала прямо со сцены. Хорошо, Бейбут — человек опытный. Продолжил вместо нее номер. Да так, что публика подумала, будто так и надо по сценарию.

Девушка убежала в лесок, выплакалась там. Потом решила, что нечего плакать — надо что-то делать. Спустилась к реке, причем с риском — обрывы тут крутые, а где безопасные тропки, она не знала. Нашла воду помельче, заводь. Поймала лягушку. Вспомнила все, что знала, о колдовских делах. Раскрутила ее над головой за правую лапку.

Да и бросила ее через левое плечо.

Посмотрела в небо.

И вдруг из-за утеса на набережную выкатила громаднейшая свинцовая туча. Ударила молния, загремел гром. Упали первые тяжелые капли дождя.

Люцита сначала даже не поверила в свою удачу. Потом начала бегать по мелководью, бить по воде ступнями, хохотать и кричать что-то бессвязное.

Началась истерика.

«Что ж за невезение такое!» — подумали таборные: уже второй раз подряд нормально выступить не получается. От первых же капель дождя все зрители разбежались.

Сквозь прорези в медвежьей голове Сашка увидел, как Маргоша мучается, убирая столики (а на каждом еще и посуда). Хорошо Рыч под руку попался — попросил его помочь…