Только как ей, маленькой да несмышленой, было все это запомнить?..

В ту ночь Кармелита в первый и последний раз заснула в Лялиной кибитке.

А рано утром табор снова отправился в путь.

И вновь было много интересного.

Деревни вокруг…

Задирание бродячих собак и пасущихся коров…

Переправа через мелкие речки по хлипким русским мостикам…

И перепалки с таборными мальчишками…

И разговоры с папой…

И уроки мамы, начавшей наконец рассказывать о гадательном ремесле…

Конечно же, Кармелита забыла обо всем, что нагадала ей Ляля-Болтушка.

И напомнить было некому, потому что бабушка вскоре умерла. Похоронили ее в цыганском углу старого полузабытого кладбища на окраине маленького города Управска, что над Волгой. Городок был хоть и маленький, но все же разрастался понемногу. Так он поглотил деревню, название которой совпадало с именем героя цыганских легенд: Зубчановка.

А в этой деревне стояла вымирающая ферма с едва живыми коровами. Корова, конечно, не лошадь. Но все равно цыганскому сердцу больно было смотреть на мученья скотины. Зарецкий решил задержаться тут на один-два сезона. Выкупил хозяйство совсем задешево. Потом открыл пару ларьков в Управске. Потом еще. И еще. Дело пошло неожиданно споро. Уходить отсюда уже не хотелось. Год за годом хорошела, разрасталась и обустраивалась Зубчановка, которую с тех пор стали звать еще Цыганской слободой.

В делах, заботах, семейных бедах и радостях прошло двенадцать лет…

Табор больше не шел.

Кто же в России не знает бродячего цыганского театра Бейбута?!

«Да, никто не знает!» — скажут недруги. И солгут, пожалуй.

Нет, ну, конечно, в таких больших городах, как Москва, Питер, Саратов и даже Сызрань, кассы Бей-бут не сделает. А вот в местечках поменьше, вроде Козельска, Космодемьянска, Сарапула, Сасово, Моршанска, Управска, Бейбут — это сила! Не говоря уж о селах (тех, что еще живы, а не проиграли в войне с алкоголем).

Репертуар у театра — обычный, как принято: цыганские песни, в которых особенно хороша голосистая многодетная Розаура, цыганские танцы, в которых неподражаемы ее четыре пацаненка. Дальше — дрессированная обезьянка, говорящий попугай-гадальщик, вытаскивающий из коробки бумажки с будущим. Есть еще пополнение — цыганский медведь. Точнее, не медведь, а пока медвежонок. Подобрали его прошлой зимой на дороге за Тамбовом. Заезжий халтурный зооцирк оставил замерзать в клетке — больного, голодного, ненужного. Земфира с красавицей-дочкой Люцитой его выходили. После чего отдали мужикам — на дрессировку. Пока медвежонок умеет делать самое простое (но и самое важное) — ходить по кругу, трясти бубном, собирая в него деньги.

Но главный номер представления — конечно же, сам Бейбут. Раньше он работал с женой, а после ее смерти стал выступать с Земфирой. Метание ножей! Начинается оно после самой горячей, самой страстной песни. Из общего круга выходят в обнимку мужчина и женщина. Он хочет поцеловать ее, она вырывается, идет к цветастому щиту. Цыганка любит, но она непокорная. И цыган любит, но хочет проверить любовь, и ее и свою. Мелодия становится тихой, щемящей. Резким движением Бейбут отбрасывает крышку специального ящичка — зрители видят набор ножей, хищных и прекрасных.

Цыган целится — песня замирает в тревожном ожидании.

Бросок, щелчок лезвия, впившегося в щит, — и песенная радость от точного попадания, от того, что Земфира жива и невредима.

Вновь пауза — тревожное ожидание перед следующим броском.

И снова точно, и снова, и снова…

Песня становится все мощнее. И вот, наконец, финальный трюк — бросок с обеих рук.

Пауза, длинная, как никогда. Кажется, уже нет сил терпеть. Ждешь броска — любого, удачного, неудачного.

На пике этого нетерпения Бейбут бросает!

Тут Розаура всегда кричит, вместе с детьми, не музыкально, не песенно — по-бабьи, по-детски. Зритель должен испугаться. Зритель обязательно должен напряженно всмотреться, что там с этой смелой женщиной, стоящей у щита?

А с ней все в порядке. Ножи вонзились слева и справа от головы, в сантиметре от нее.

После этого зритель с особой благодарностью расстается со своими деньгами. За то, что бросали не в него, а в другого. Зато, что все закончилось комедией, а не трагедией. Но осколочек этой трагедии, пусть и несостоявшейся, все равно остается где-то в сердце и настойчиво требует: «Не жадись! Дай, дай денег этим смелым людям!»

А это именно то, что нужно хитрым Бейбуту и Земфире.

Одна беда. Устал Бейбут от опасной игры. Рука вроде твердая. А сердце говорит — оставь ножи, они уже не для тебя. Тем более что и новая пара подросла. Сын его — Миро, и дочка Земфиры — Люцита. У них как раз любовь вроде была. И это хорошо — в таком деле, как метание ножей, любовь очень к месту.

Так что проблема, можно сказать, решена.

И все равно неспокойно у Бейбута на сердце. Стыдно сказать, ромалэ, устал он от кочевой жизни. Покоя захотелось, тишины, внуков. Как у старого его друга Баро Зарецкого. Как он хорошо живет в своем Управске. А тут… Скажут, цыганские традиции, кочевье… Да где они, эти традиции? И что это за табор — «газельки», машины? Вон, говорят, в Швеции ромалэ на «Вольво» и в передвижных домиках «БМВ» кочуют. С водой, с душем, с газовой плитой и унитазом. Так что же вообще от кочевых традиций осталось и как за них держаться?

А Зарецкий — молодец. И дочь, Кармелита, у него — красавица. По цыганской почте передали, ей недавно восемнадцать исполнилось. Как праздновали, как праздновали!.. Услыхав об этом, Бейбут сразу о свадьбе задумался. Точнее, вспомнил. Миро и Кармелита — хорошая пара получится. И выгодная…

Бейбут по-лошадиному махнул головой. Плохая мысль, неправильная. Он об этом не думал, он этого нс хотел. Само так получилось. Давно это было. Баро тогда только осел в Управске, думал еще, что ненадолго, что временно. Бейбут со своими шел мимо, остановился. Хороший был вечер, добрый: пили, ели, вспоминали, шутили, пели. Двенадцатилетний Миро все заглядывался на семилетнюю Кармелиту. Но подойти стеснялся. Хотя и видел, что она на него тоже смотрит, правда, украдкой, чтоб он не заметил. А когда мальчик смотрел на нее, она отворачивалась, подчеркивала свою независимость.

Потом они все же познакомились. Но игры у них были мальчишеские — играли «в ножика», лазали по деревьям, бросались цветами репейника, застревающими в одежде, на лошадях катались.

Вечер заканчивался, костер догорал, Бейбут и Баро курили трубки, любуясь детьми.

И вдруг Миро решительно прервал игру, подбежал к отцу и что-то быстро прошептал ему на ухо. Бейбут улыбнулся:

— Баро, мой сын хочет жениться на твоей дочери. Засылать сватов?

— Нужно спросить об этом у самой невесты, — засмеялся в ответ Зарецкий. — Кармелита, доченька, подойди ко мне.

Разгоряченная игрой, с пылающими щеками, Кармелита подбежала к отцу.

— Ну что, доченька, хочешь выйти замуж за Миро?

Девочка расцвела — вот она, любовь!

— Да, хочу! Хочу!!!

Баро и Бейбут перестали смеяться, достали трубки изо рта, обменялись рукопожатиями:

— Так тому и быть!..

Вот как было. Видит Бог, Бейбут никому в сватья не напрашивался, о корысти не думал. Просто теперь он, как честный ром, обязан выполнять обещание. Оттого и пустил по почте цыганской весть Зарецкому. Мол, встречай, сваты с женихом едут!

Да, но есть же еще Люцита!

А что Люцита? Детская привязанность — столько лет росли вместе, рядышком. Привыкли, привязались. Глупое это все, пустое. И ненастоящее — так, для номера с ножами. Ах! Ох! Ножи метнули, деньги получили. И все — работа закончилась!

Но совсем не так думала Люцита. Ее сердце болело по-настоящему. Выхаживая прошедшей зимой медвежонка, глядя в его не по-звериному доверчивые детские глаза, она так ясно поняла, что больше не может жить без семьи, без Миро… Ох уж этот Миро. Глаза — искры, слова — огонь, в руках все горит-спорится. Дьявол — правда, добрый, — а не человек: вот он кто! Только как к нему подберешься, если улыбчивый и приветливый со всеми молодой ром никого не впускает ни в сердце свое, ни в мысли.