Ее похудевшее лицо осветилось улыбкой.

— Хорошо-хорошо, девочка. Проходи. Чувствуй себя как дома. Как дела?

Я пододвинула кресло с высокой спинкой поближе к кровати:

— Я проехала приличное расстояние, чтобы повидать Кони и твоих родителей.

— Ты была у них сейчас? — Она настороженно посмотрела на меня. — Мама никогда не числилась у тебя в любимицах. Что ты замышляешь, молодая Варшавски?

— Сею радость и правду. Почему ваша мать так сильно ненавидит Габриелу, Луиза?

Она пожала костлявыми плечами под шерстяным джемпером:

— Габриела никогда не опускалась до лицемерия. Она не скрывала, что думает о моих родителях, выгнавших меня.

— Почему? — спросила я. — Они злились на тебя только из-за беременности или имели что-то против юноши… отца ребенка?

Несколько минут Луиза молчала, уставившись в телевизор. Наконец она повернулась ко мне:

— Я могла бы вытолкать тебя за дверь под зад коленом за то, что ты суешься во все это. — Голос ее был спокойным. — Но я знаю, что произошло. Я хорошо знаю Кэролайн и то, как она всегда умела обводить тебя вокруг своего маленького пальца. Она ведь вызвала тебя сюда, да? Она хочет знать, кто был ее отцом. Испорченная упрямая маленькая сучка. Когда я рассердилась на нее за расспросы, она решила вызвать тебя. Не так ли?

Мое лицо пылало, я была в замешательстве, но спокойно сказала:

— Ты считаешь, что она не имеет права знать?

Луиза поджала губы.

— Двадцать шесть лет назад проклятый ублюдок попытался разрушить мою жизнь. Я не хочу, чтобы Кэролайн когда-нибудь оказалась подле этого человека. И если ты — дочь своей матери, Виктория, то тебе бы стоило заставить Кэролайн не совать нос в чужие дела, вместо того чтобы помогать ей. — Слезы стояли в ее глазах. — Я люблю эту девочку. Ты думаешь, я хоть раз ударила ее или, того хуже, выгнала на улицу, вместо того чтобы защитить ее. Я сделала все возможное, чтобы убедиться, что у нее в жизни будут другие возможности, чем были у меня, и теперь я слежу, чтобы она не угодила в сточную канаву.

— Ты сделала грандиозное дело, Луиза. Но Кэролайн уже выросла. Она не нуждается в защите. Ты не допускаешь, что у нее может быть собственное мнение по этому вопросу?

— Черт тебя побери, нет, Виктория! И если ты собираешься настаивать на своем, то лучше убирайся отсюда и больше не возвращайся!

Ее лицо стало красным, а затем внезапно приобрело зеленоватый оттенок, и она начала кашлять. Мне уже досталось сегодня от нескольких женщин семейства Джиак. Они обрушивали на меня свое неистовство по очереди, в порядке снижения возрастной категории, так сказать. Все, что мне следовало сделать, так это сказать Кэролайн, что я отказываюсь, и я могла бы сделать это как пить дать. Однако я выжидала, пока у Луизы закончится приступ кашля, а затем легко направила беседу в безобидное русло так, чтобы Луиза успокоилась и стала вспоминать свои молодые дни и время рождения Кэролайн. Поговорив с Кони, я поняла, почему Луиза любила вспоминать это время. Это был самый беззаботный и радостный период ее жизни.

Наконец около четырех я уехала. В течение всей долгой поездки домой по вечерним улицам в час пик в моей голове попеременно звучали голоса Кэролайн и Луизы. Я способна понять безмерное желание Луизы защитить свою тайну. К тому же она умирает, а это придает ее мнению больше значимости.

В то же время я могла посочувствовать боязни Кэролайн остаться в изоляции и одиночестве. И после того как я догадалась, что Джиаки встали насмерть, сомкнув свои ряды, я поняла, почему Кэролайн желает обрести других родственников. Даже если ее отец окажется абсолютным идиотом, у него просто не может быть более безумной семьи, чем та, которую Кэролайн уже имеет.

В конце концов я решилась разыскать тех двоих, о которых вспоминала сама Луиза прошлым вечером и в этот полдень: Стив Ферраро и Джой Пановски. Они работали вместе на заводе «Ксерксес», и не исключено, что она получила работу благодаря своему любовнику. Я также попытаюсь выйти на след того клерка в бакалее, о котором упоминала Кони, — Рон Соулинг или как его там… Восточная сторона всегда была такой однообразно-стабильной — все те же неизменные соседи, те же хозяева владели магазинчиками. Они могли помнить Рона и Луизу. Если Эд Джиак навещал их, изображая сурового отца, это могло оставить по себе неизгладимые воспоминания.

Принятие решения, даже компромиссного, приносит определенное облегчение. Я позвонила старому другу и провела прекрасный вечер на Линкольн-авеню. И даже волдырь на левой пятке не помешал мне танцевать до полуночи.

Ранним утром я уже была готова, по крайней мере, для меня ранним. К девяти я сделала гимнастику. Игнорируя пробежку, я облачилась в темный деловой костюм, который, как предполагалось, придавал мне внушительный и компетентный вид в глазах сообщества. Я устояла Перед настойчивым лаем Пеппи и направилась на Южную сторону в очередной, третий раз за эти три дня. Вместо того чтобы спуститься вниз к побережью, я поехала этим утром по Западной автостраде, которая должна была привести меня в сердце индустриального района Кэлумет.

Прошло более века, с тех пор как армейские инженерные войска и Джордж Пульман вознамерились преобразовать протянувшиеся между озерами Кэлумет и Мичиган болота в индустриальный район — центр крупной промышленности. Конечно, это был не только Пульман, но также Андрэ Карнеги, Джуди Джери и множество более мелких магнатов, но все они внесли свой вклад в развитие района. Они освоили около четырех миль, замусорив этот район, напичкав его грязью, илом, вычерпанным из реки Кэлумет, отравив фенолом, маслами, сульфатами и кучей других веществ, о которых вы не только никогда не слыхали, но и не пожелали бы услышать.

Когда я съехала с автострады на Сто третью улицу, у меня возникло знакомое ощущение, словно я высадилась на лунный ландшафт или возвратилась на землю после ядерной зимы. Возможно, жизнь и существует в маслянистой грязи вокруг реки Кэлумет, однако это совсем не то, что можно рассмотреть в микроскоп или сквозь камеру Стивена Спилберга.

Здесь не увидеть ни деревьев, ни травы, ни птиц. Из животного мира представлены только изредка встречающиеся одичавшие собаки с выпирающими ребрами и красными от ярости и голода глазами.

Завод «Ксерксес» расположен в сердце бывших болот на Сто десятой улице восточнее Торренс. Здание старое, котлован закладывали еще в начале пятидесятых. С дороги я могла видеть вывеску «Ксерксес. Король растворителей». Ярко-красные буквы выцвели до неопределенно-розового, и монограмма в виде короны с двойным «икс» под ней почти исчезла.

Сработанные из бетонных блоков заводские корпуса вытянулись в форме гигантской подковы, обращенной своей выпуклой частью к реке Кэлумет. Способ, благодаря которому там изготавливали растворители, предполагал, что отходы поступают в контейнеры, размещенные на баржах, откуда они, разумеется, сливались в реку. Конечно, в нынешние времена уже не рискуют портить русло: когда проводилась акция «Чистой воды», «Ксерксес» вынужден был построить огромный отводной резервуар в лагуне для задержки отходов, а стены его отделать цементом, гарантировавшим наличие ненадежного барьера между водами реки и токсичными веществами.

Я припарковала автомобиль во дворе, усыпанном гравием, и осторожно двинулась, обходя вязкие маслянистые колеи, ко входу. Резкий запах навевал воспоминания о темном вестибюле. Он не изменился с тех пор, как мы с отцом приезжали и ждали здесь Луизу, если она пропускала свой автобус.

Я никогда не была в цехах завода. Вместо оглушающего шума работающих котлов, стоявшего в моем воображении, я оказалась в пустом коридоре, длинном и тускло освещенном, с бетонным полом и шлакоблочными стенами во всю высоту здания, вызывавшими такое ощущение, будто находишься на дне рудника.

Следуя по одному из ответвлений, я дошла до ряда комнатенок, расположенных вдоль стены. Перегородки были сделаны из того же прочного стекла, что и двери душевых. Я могла увидеть сквозь них силуэты и движение, но была не в состоянии различить конкретные фигуры. Я постучала в среднюю дверь. Никто не ответил, и я повернула ручку.