Официальная история тоже хотела составить конструктивный отчет о войне. Сайрел Фоллз, занявший кресло заведующего кафедрой военной истории при Оксфордском университете, сказал: «Во время войны наша армия проявила себя самой дисциплинированной и самой неэффективной, но в Официальной Истории об этом говорить нельзя». Хейг знал, что говорить, и именно его изложение войны попало в учебники истории. Он переписал свой дневник, чтобы лучше соответствовать образу, сложившемуся о нем у общества, и правительство Великобритании предписало официальным историкам придерживаться этого фальсифицированного документа. После этого истинные записи были уничтожены, и другие историки лишились возможности узнать правду. Так все оставалось до тех пор, пока Денис Уинтер, собрав документы, хранившиеся в зарубежных архивах, не воссоздал истинную картину промахов Хейга на посту главнокомандующего.

Обмануть общественность было не так-то просто. Нация проводила на войну огромное количество сыновей, преисполненных чувства долга, что так свойственно молодым. Их жены, сестры и дочери изучали все удлиняющиеся списки потерь, трепещущие на ветру на стене ратуши. Почти миллион британских солдат не вернулись с поля боя; из них свыше 700 тысяч — собственно из Великобритании. Около 2,5 миллиона человек были ранены. Даже если учитывать солдат тыловых служб, тех, кто остался на Британских островах и в гарнизонах в Индии и на Дальнем Востоке, все равно получится, что из десяти призванных на военную службу двоим было суждено пасть на войне, а пятерым получить ранения; лишь трое могли надеяться вернуться домой невредимыми. Невредимыми? Приведенные выше цифры не учитывают психологические последствия войны и заболевания, вызванные отравлениями различными газами и проявившиеся только по прошествии нескольких лет. Пенсии вдовам и искалеченным были крошечными, а жестокие хитроумные уловки послевоенных медицинских комиссий вынуждали многих ветеранов отказываться от военных пенсий, чтобы не раздражать своих работодателей частыми отсутствиями на рабочем месте[29].

Первая мировая война ознаменовала собой смерть многих общечеловеческих ценностей, и если христианство и не числится в списке погибших, то уж, несомненно, оно получило серьезные раны, от которых не может оправиться до сих пор. Помимо этого, на полях сражений впервые пошатнулась вера Империи в свою Родину-Мать. Хейг отправил на верную смерть слишком много австралийцев, новозеландцев и канадцев, и их соотечественники впредь больше никогда не доверяли свои воинские подразделения прямому командованию Уайтхолла. В официальных исторических источниках Австралии приводятся слова одного офицера, сказавшего, что «некомпетентность, косность и личное тщеславие высшего командования зверски расправлялись с его друзьями». Другой австралийский офицер так отозвался о битве на Сомме: «Даже в сумасшедшем бреду нельзя представить себе ужас последних тринадцати дней».

Финансы тоже были среди тех, кто получил тяжелые ранения. В июле 1917 года глава британского казначейства вынужден был признаться американцам, что финансовые ресурсы Великобритании практически полностью исчерпаны.

Соединенные Штаты стали выделять Великобритании по 180 миллионов долларов в месяц. К концу войны государственный долг Великобритании вырос с 650 миллионов фунтов в 1914 году до 7 миллиардов 435 миллионов (из которых 1 миллиард 365 миллионов фунтов приходилось на долг США). Этот долг непосильным бременем лег на плечи послевоенного налогоплательщика, и в 1931 году Великобритания объявила дефолт. Американский Конгресс ответил принятием в 1934 году закона Джонсона: отныне все закупки Великобритании на государственном уровне должны были оплачиваться наличными.

Англичане любили приписывать выдающиеся успехи Германии в войне ее безжалостной военной машине, низводящей отдельных людей до уровня автоматов, но именно английские солдаты постоянно получали приказы идти в бессмысленные кровопролитные наступления. И в то время как 345 английских солдат были расстреляны за время войны, всего в отношении 48 немецких солдат был приведен в исполнение смертный приговор. Принц Баварии Руппрехт записал в своем дневнике 31 декабря 1917 года, что в период с октября 1916 года по август 1917 года англичане казнили по крайней мере 67 человек, а в его армии был расстрелян всего один солдат.

Эта диспропорция отчасти объясняется той неразборчивостью, с которой английская армия набирала рекрутов, не обращая внимания на их физическую и духовную выносливость. Помимо, того, свою роль сыграло и то, что по законам английской армии не менее 25 деяний предусматривали наказание в виде смертной казни. Некоторые статьи, например «препятствия успеху вооруженных сил Его Величества», оставляли трибуналам возможности для самого широкого толкования. Генерал Хейг, утверждавший каждый смертный приговор, был уверен, что расстрелы необходимы для поддержания дисциплины, и постоянно требовал, чтобы и австралийских солдат приговаривали к высшей мере наказания. Однако правительство Австралии отвергало настойчивые требования Хейга, по праву убежденное в том, что австралийская пехота считается лучшей на Западном фронте.

Вся информация о расстрелах скрывалась от английской общественности. Правительство отказывалось открыть даже палате общин общее число казненных солдат, поскольку опубликование этих цифр «противоречит национальным интересам».

Никому, даже ближайшим родственникам не позволялось знакомиться с материалами военных трибуналов; английские солдаты не имели права обжаловать вынесенный им смертный приговор.

Сообщения о расстрелах распространялись по всем частям армии, нередко устраивались публичные казни, на которых присутствовали солдаты подразделения, в котором служил осужденный. Таким образом товарищам расстрелянного ясно давали понять, что казнят не только убийц и насильников, но и измученных, закрывающих глаза людей, отказывающихся выполнять невыполнимое. Война продолжалась, и родители молодых призывников, отправлявшихся в окопы, беспокоились по поводу того, как их сыновья переносят тяготы военной жизни. По мере того как все более широкое хождение получали рассказы о расстрелах, члены парламента стали подавать запросы, применяется ли высшая мера наказания в отношении раненых и контуженных, на которые армейские инстанции отвечали откровенной ложью. В дебатах 17 апреля 1918 года несколько парламентариев, в том числе офицеров, проходящих действительную службу, потребовали от правительства изменить процедуру военных трибуналов так, чтобы каждому солдату, обвиненному в серьезных преступлениях, предоставлялся офицер с юридическим образованием, защищающий его интересы, а также чтобы председателями трибуналов назначались только люди, имеющие опыт оценки весомости доказательств. Но даже эти скромные предложения не прошли.

В феврале 1919 года самый главный из официальных историков провел целый вечер вместе с Дугласом Хейгом, изучая за ужином карты и документы. «Почему мы победили в этой войне?» — спросил Хейг. Тот ничего не смог ему ответить. Но после войны Хейг потребовал — и получил — значительную денежную сумму. Ему также был подарен особняк, выходящий окнами на реку Твид, где генерал стал тщательно обрабатывать свои мемуары. Но, несмотря на все усилия, потраченные Хейгом на переписывание истории, содеянного ему так и не простили. И не забыли. Когда в воскресенье 3 сентября 1939 года было сообщено об объявлении войны, в общественных местах не наблюдалось всеобщего ликования. Народ слишком хорошо помнил «Великую войну» и погибших во Фландрии.

Жорж Клемансо, премьер-министр Франции, сказал в 1917 году: «Война — это цепочка катастроф, результатом которых является победа». В отношении Франции это было верно. Как и в будущей войне, Франция вышла победителем в 1918 году только потому, что в войну на стороне союзников вступили Соединенные Штаты. Она вернула себе провинции Эльзас и Лотарингию; французские войска оккупировали германские Рейнскую область и Саар. Но эта победа была дутой. Северные районы Франции, сердце ее промышленной мощи, стали ареной ожесточенных боев, после которых остались одни развалины. Франция вышла из войны банкротом, государственный долг был огромен. Жюль Камбон, французский дипломат, увидев царящий в стране упадок, написал: «Франция-победительница должна привыкать к тому, что она более слабая держава, чем Франция-проигравшая».