Хэлл заявил, что так как ему не известны точки зрения правительств остальных четырех государств, он скорее всего не станет доводить свой ответ до японской делегации. Отклики не заставили себя ждать. Склочный Чан Кайши направил телеграммы протеста членам правительства США и Черчиллю. Лорд Галифакс представил меморандум, который Хэлл назвал «поддержкой скрепя сердце». Англичане, судя по всему, под влиянием китайцев, не хотели, чтобы нефть поступала в Японию, и требовали значительного сокращения численности японских войск в Индокитае. Хэлл заявил, что эти требования неразумны, если от Японии действительно ждут каких-либо уступок.

Черчилль повторил оговорки Великобритании Рузвельту, спросив, не кажется ли президенту, что Чан Кайши «сидит на голодном пайке». Это стало последней каплей. Хэлл, плюнув на все, бросил работу по составлению ответа. Работавший долгое время по шестнадцать часов в сутки, он находился на грани полного физического и умственного истощения. Ему всегда казалось, что от временных соглашений всего один шаг до политики умиротворения. Хэлл опасался, что широкие круги американской общественности выступят против возобновлений поставок нефти в Японию.

Предложение «модус вивенди» так и не было отправлено. Передышка, вполне вероятно, могла бы привести к тому, что войны удалось бы избежать, так как к весне 1942 года победа Германии выглядела уже не такой бесспорной, и Япония, возможно, не решилась бы напасть на набравшуюся сил Америку.

Японцы тоже ждали встречных ходов со стороны Соединенных Штатов, по поводу которых можно было бы поторговаться. Вместо этого они получили нечто равносильное ультиматуму. Хэлл забыл древнюю аксиому «для врага строй золотой мост», и вместо того чтобы привести свой ответ в вид, приемлемый для японцев, вернулся к первоначальным требованиям полных и безоговорочных уступок: Япония должна вывести войска со всей территории Индокитая и Китая и признать правительство Чан Кайши. (По забывчивости никто не сказал японцам, что они могут оставить за собой Маньчжурию.)

От этих требований японцы пришли в ужас. Вывод армии из Китая после стольких лет представлял огромные технические проблемы; кроме того, сделать это в ответ на американский ультиматум было бы просто немыслимым унижением. Японцам показалось, что Соединенные Штаты угрожают их «национальному существованию». Высшие военачальники собрали совет бывших премьер-министров, принявший решение, что Японии следует вступить в войну. Тодзио направил распоряжение делегации в Вашингтоне продолжать пытаться добиться приемлемых условий, но резкое заявление Тодзио и передвижения японских войск привели к тому, что позиция Рузвельта и Хэлла лишь стала еще тверже. Непрекращающиеся зверства в Китае, бомбардировка американского корабля «Панай», тесные связи Японии с нацистской Германией, то, что власть в государстве фактически оказалась в руках у военных, — все это сыграло роль в формировании облика Японии в глазах западного мира. Подобно нацизму, режим Тодзио был заклеймен как зло.

В этом не было вины ни Хэлла, ни Эйксона. Американцы и японцы испытывали друг к другу глубокую ненависть. В то время как японцы с презрительной жестокостью расправлялись с Китаем, Америка испытывала романтическую привязанность к китайскому народу. Война явилась следствием сложного сплетения событий и точек зрения. Опрос общественного мнения, результаты которого были опубликованы в пятницу 5 декабря, показали, что 69 процентов американцев выступают за принятие мер по ограничению японского могущества.

Боевые корабли европейских держав — Великобритании, Голландии, Франции, Германии и Италии — были поглощены борьбой друг с другом. Стремительно развивающиеся события в Европе отнимали большую часть внимания Рузвельта, а военные ресурсы Америки, которые могли бы остановить японцев, были брошены в Битву за Атлантику. Во всем Тихоокеанском районе у Японии не осталось соперников, а побежденная Франция оставила без защиты Индокитай, превратившийся в трамплин для «вооруженного продвижения на юг». Все это, а также убежденность японцев в том, что Германия в самом ближайшем времени одержит победу в Европе, сыграло свою роль в укреплении решимости Японии.

Вечером в понедельник 1 декабря 1941 года во дворце императора в Токио роковое решение было вынесено на суд Хирохито, сидевшего за небольшим столиком перед золоченой ширмой. По обе стороны от него горели благовония, а перед ним стояли два длинных стола, покрытых парчой. За одним сидели четыре бритых наголо адмирала. Они были в парадных мундирах, при орденах и саблях; аккуратно уложенные на стол фуражки напоминали тарелки. Адмиралы держались напряженно, уставившись прямо перед собой. Напротив них, словно отражения в зеркале, сидели четыре генерала. Тодзио на архаичном придворном языке известил собравшихся, что Соединенные Штаты замыслили заговор против Японии и «в сложившейся ситуации у империи нет другого выхода, кроме войны». Председатель плановой комиссии дал свое согласие. По обычаю император молчал, но после окончания заседания он сухо заметил, что сожалеет о решении, однако это меньшее из зол. Согласно свидетельству одного из присутствовавших, Хирохито не проявлял признаков беспокойства и находился в превосходном настроении.

Огромные военные силы Японии уже были в море, на пути к Гавайским островам. В эту ночь японский военно-морской флот переменил шифры и коды. Послания командующим флотами, подтверждающие планы атаки, были зашифрованы «адмиральским кодом», вскрывать который американцы еще не могли. Командующий объединенным флотом получил короткое загадочное сообщение: «Взойти на гору Ниитака 1208». Ниитака — это высочайшая вершина Японии, а число указывало на то, что «днем X» должно было стать 8 декабря[80]. Японские лидеры были уверены, что не пройдет много времени, как они сядут за стол переговоров с американцами, англичанами и голландцами, совершенно деморализованными успехами Японии и Германии.

К 4 декабря намерения Японии нанести удар на юге уже не вызывали сомнения у официальных лиц и специалистов всех заинтересованных сторон. Когда Уолтер Фут, посол США в голландской Ост-Индии, вышел во двор посольства, чтобы сжечь шифровальные книги, он обнаружил, что его сосед, посол Японии, делает за забором то же самое.

В субботу 6 декабря Токио отправил членам своей делегации в Вашингтоне тринадцать страниц из четырнадцатистраничного сообщения, которое им предстояло передать американцам на следующий день. Для полной уверенности в том, что не возникнет недоразумений с переводом, сообщение было на английском языке. Как и дипломаты во всем мире, сотрудники японского посольства не отличались особым стремлением работать вечером в выходные. Задолго до того, как японские шифровальщики закончили расшифровывать сообщение, американские криптоаналитики, работавшие круглосуточно, уже подготовили донесение, которое вскоре лежало на столе у Рузвельта.

Рузвельт, у которого весь тот день был расписан по часам, уже слышал, что разведка американского и английского флотов донесла, что японские транспортные суда с войсками на борту крадутся вдоль берегов Камбоджи. Президент, в тот момент принимавший гостей, встал из-за стола, за которым сидели 34 человека, сразу после первого блюда и вернулся на рабочее место в Овальный кабинет в Белом доме, где его ждал Гарри Хопкинс, его ближайший друг и помощник. В 9.30 вечера офицер разведки принес тринадцать частей перехваченного сообщения. Рузвельт в присутствии посланника в течение десяти минут читал и перечитывал документ. «Это означает только одно: война», — наконец с обреченным видом сказал он Хопкинсу, единственному постороннему, присутствовавшему в кабинете. Дело происходило вечером в субботу, и с документом не были ознакомлены ни генерал Джордж Маршалл, начальник генерального штаба сухопутных сил, ни адмирал «Бетти» Старк, начальник оперативного командования военно-морского флота, присутствовавший на спектакле «Принц-студент» в Национальном театре. К тому времени, как Старк вернулся из театра домой и позвонил в Белый дом, Рузвельт, похоже, успел немного успокоиться. Впоследствии Старк вспоминал, что у него сложилось впечатление, будто Рузвельт считает японское послание не более чем повторением уже высказанной точки зрения.