Оба учителя призывали коллег вместе с ними отправиться в сельскую местность. Через несколько дней газета «Ленинградская правда» опубликовала фото учителей-добровольцев на пути в сельские школы^{184}.

В Москве расхваливали двести ударников-просвещенцев за их согласие, но отдел образования также сообщал, что «в отдельных случаях наблюдались колебания, ставка на самотек и даже прямые отказы от выполнения разверстки». В других городах учителя тоже противились отправке в деревню. В Азербайджане на месте назначения показались меньше половины выпускников педагогических курсов, и даже эти несколько учителей скоро перебрались в город^{185}.

Когда увещевания не приносили результата, на учителей начинали оказывать все возрастающие давление. В заметке «Цозик дезертир» ленинградская газета подвергла критике кандидата в члены партии, который отказался ехать в деревню. В другом регионе двух учителей исключили из профсоюза за отказ от подобных назначений. Взывая к совести архангельских учителей, которые отказались покинуть город, газета «Правда Севера» также заклеймила как «дезертиров с культурного фронта» учительницу Паршину, которая согласилась с назначением в деревню, но так там и не появилась, и учителей Смирнову, Костылеву и Мезенову, каждая из которых открыто отказалась поехать в сельскую школу. В фильме «Одна», о котором шла речь в предыдущей главе, учительница Кузьмина сначала противилась назначению в алтайскую деревенскую школу, потому что хотела остаться в Ленинграде. Все в душе у нее перевернулось, когда из громкоговорителя (символизирующего государственную мощь) раздались слышные всем на улице слова: «Трусы, любители комфорта, враги власти Советов не нужны на местах. Поэтому, если возможно, оставьте учительницу Кузьмину, не желающую ехать в Сибирь, здесь»^{186}.

История учительницы Кузьминой, героини фильма, показывает, почему назначения в деревню вызывали скепсис или просто отвергались. Сельских учителей затягивали жернова коллективизации, да и на школьном фронте им тоже приходилось несладко. Однако и наращивание темпов всеобщего обучения доставляло немало беспокойства. Советские руководители стремились быстро увеличить число учащихся и предъявляли школе высокие требования, забывая о недостатке учебников и всего необходимого, а также о нехватке квалифицированных кадров. Рост числа учителей за два года после июльского 1930 г. постановления ЦК партии стал большим достижением, особенно с учетом дефицита трудовых ресурсов во время первой пятилетки. Укрепление школы специалистами намечалось в связи с предполагаемым увеличением числа учеников, но на местах, особенно в сельской местности, прием на работу конкретных мужчин и женщин и отношение к ним носили самый разный характер. Называя учителя «центральной фигурой» кампании всеобщего обучения, советские руководители понимали его решающую роль в формировании политической культуры сталинской эпохи. В следующем разделе мы поговорим о том, как развертывалось школьное обучение и как мешало делу требование, чтобы каждый ребенок окончил как можно больше классов.

Как только начался переход к всеобщему начальному обучению, власти озаботились средним образованием и подготовкой законов об обязательном обучении. В первые десятилетия советской эры среднее образование всегда было предметом дискуссий: сторонники хотя бы минимальной профессиональной подготовки сцепились с экспериментаторами, которые порой вообще предлагали отказаться от обучения в школах^{187}. В то же время, несмотря на разногласия относительно структуры и целей среднего образования, большинство творцов просвещенческой политики считали необходимым продолжение учебы после четвертого класса школы.

Со средним образованием, в отличие от начального, дело продвигалось не слишком быстро. В начале 1930 г., когда обсуждались планы немедленного перехода к обязательному всеобщему начальному обучению, Бубнов предупреждал, что начинать аналогичную кампанию в средней школе преждевременно. О принципе постепенности также говорит постановление ЦК партии 1930 г.: семилетка стала обязательной только в городах, а отделам образования вменялось с обязанность «уже начать добиваться всеобщего обязательного семилетнего обучения»^{188}. Хотя среднее образование распространялось не очень быстро, итоговые результаты впечатляли. Число учеников в классах с пятого по десятый выросло с 2 млн. в 1930/1931 до более 10 млн. чел. в 1939/1940 учебном году. Число таких же учеников в сельских школах выросло за то же время с менее 1 млн. до почти 8 млн. чел.^{189}

Распространение среднего образования не наталкивалось на трудности, не вызывало конфликтов и противодействия, как кампания всеобщего начального. Если укрепление начальной школы вбивало клин между властями и сельским населением из-за поголовного зачисления детей в учащиеся, то часто, особенно вначале, поощрение и даже принуждение выпускников четвертого класса продолжить учебу не воспринималось как вызов традиционной деревенской элите и традиционным ценностям. В докладах отделов образования приводились впечатляющие цифры, особенно о числе учеников с восьмого по десятый классы, и сообщалось о росте количества детей, продолживших обучение в средней школе. В Западной области доля тех, кто после окончания начальной школы пошел в пятый класс, выросла с 68% в 1933 г. до 75% в 1935 г., и предполагался дальнейший рост до 84% в 1936 г.^{190}

Сильнее всего укреплению средней школы препятствовал дефицит кадров. Их не хватало для новых учеников, и работающие учителя нуждались в усиленной и даже специальной подготовке. Советские руководители, вдобавок к увеличению числа педагогических учебных заведений, начали повышать квалификацию учителей начальной школы до уровня средней. Учительница Васильева, о которой рассказывалось в начале этой главы, после десяти лет работы в начальной сельской школе начала преподавать русскую литературу пяти-, шести- и семиклассникам. Подобным образом учительница Ильина до перехода в среднюю школу проработала пять лет в начальной^{191}.

Чиновники отделов образования, однако, скоро поняли, что переманивание лучших и опытных педагогов обострит дефицит кадров начальной школы. В феврале 1931 г. Наркомпрос предупредил, что переход кадров в среднюю школу приведет к дополнительной нехватке 15 тыс. учителей в начальной. Год спустя Ржаницын, чиновник профсоюза работников просвещения, заявил, что при таком укреплении среднего образования «мы оголяем начальную школу». Все 1930-е гг. местные отделы образования докладывали о нехватке кадров в начальной школе и одновременно переводили тысячи учителей в среднюю. В Центральном Черноземье планировалось «повысить» 9 тыс. учителей начальной школы — около трети всех работающих на этом уровне, и в то же время предсказывалась нехватка 2 тыс. учителей^{192}.

В отличие от политики «продвижения» рабочих на должности техников и руководителей, которую обусловливали сложившиеся обстоятельства, перевод учителей начальной школы в среднюю не давал чиновникам-просвещенцам особой выгоды. Учителя начальной школы, по данным Наркомпроса, «не особо стремились» к повышению, опасаясь утратить свой заслуженный авторитет^{193}. Больше того, чиновники поняли, что эта политика снизит качество преподавания как в начальной школе (из-за потери квалифицированных кадров), так и в средней (где учителям приходилось вести предметы, с которыми они были не очень хорошо знакомы). Уже в 1932 г. ухудшение преподавания в начальной школе стали в первую очередь связывать с повышением «лучших учителей». В начале 1936 г. Бубнов заявил, что перевод учителей начальной школы в среднюю больше не приемлем. В марте 1937 г. запрет официально оформили руководители Наркомпроса, однако девять месяцев спустя чиновник Лихачев рекомендовал заполнение вакансий в классах с пятого по седьмой учителями начальной школы. Вскоре и челябинский исполком распорядился перевести сто лучших учителей начальной школы в среднюю^{194}.