Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Таким образом, учителя находились под прицелом и советских властей, и антисоветских элементов[4]. Судя по статье Заславского, равнодушие властей часто сопутствовало кулацкой травле. В 1930 г. А. Савонюк заявил, что «пренебрежительное отношение к учителям со стороны местных партийных и советских работников» опаснее «ожесточенной травли и даже террора» кулаков или «материальной необеспеченности» учителей. М. Лебедев из отдела образования Западной области также рассказал, как учителям угрожают и кулаки, и местные власти:

«Работники просвещения в своем подавляющем большинстве активно помогают партии и правительству не только в деле успешного решения вопросов культурной революции, но и в успешном решении хозяйственно-политических вопросов по реконструкции промышленности и сельского хозяйства. Активная общественная деятельность просвещенцев в проведении хозяйственно-политических кампаний и их участие в борьбе за культурную революцию естественно и неизбежно вызывает бешеное сопротивление классового врага. Это сопротивление выражается в террористических актах кулачества по отношению к учителям-активистам, уничтожении их имущества огнем, угрозах и дискредитации путем распространения клеветнических слухов и т. д. Необходимо также отметить возмутительные случаи, когда отдельные работники соваппарата не только не дают должного и решительного отпора классовому врагу, но сами занимаются гонениями и преследованиями учителей, тем самым помогая кулаку творить свои контрреволюционные дела».

Поставив на одну доску «кулацкий террор», включая нападения и покушения на учителей, и пренебрежительное отношение властей, в т. ч. лишение избирательных прав, сексуальные домогательства к учительницам, задержки зарплаты, Лебедев призвал «повести решительную и беспощадную борьбу с классовым врагом, стреляющим из обреза в советского учителя-активиста» и с засевшими в советских органах агентами классового врага, мешающими работе учителей{67}.

Откровенно наплевательски чиновники относились к учителям во время всевозможных политических и хозяйственных кампаний. К примеру, когда власти начали громить так называемые кулацкие хозяйства, школьный фронт превратился для учителей в минное поле. В марте 1930 г., согласно сообщению осведомителя НКВД, в Николаевской области учителя Герасимчука раскулачили, и он потерял все свое имущество, в т. ч. одежду, швейную машинку и отрез ткани. В деревне Долговской Соболеву, учительницу с 11-летним школьным стажем, раскулачили как дочь священника, хотя она десять лет жила отдельно от отца. Подобным образом, как дочь священника, раскулачили в деревне под Белгородом учительницу Крученко, не оставив ей даже одежды. А когда она с документами в руках доказала, что ее родители — крестьяне, ей сказали: «Твоя мать наверняка спала с попом, так что ты можешь быть его дочерью». По словам Ефремова, быть дочерью священника, пусть и предположительно, означало дать повод местным властям «для унижений и преследований»{68}. Эти примеры показывают, что родословная человека, или, как тогда выражались, «социальное происхождение», могла вызвать увольнение с работы, притеснения и уголовное преследование{69}.

Помимо этого, учителей раскулачивали за дополнительные источники дохода (например, большой сад), за то, что они держали прислугу и даже за то, что в семье двое — муж и жена — получали зарплату за работу в школе{70}. В некоторых случаях учителей могли причислить к «враждебным элементам» только потому, что они носили очки в золотой оправе. Притеснения учителей как представителей интеллигенции не стали повсеместными, хотя центральные власти постоянно держали их в поле зрения. В 1931 г. одна комсомольская ячейка в Сибири «бойкотировала» деревенского учителя только за то, что он «носит жилетку». В газетной статье 1931 г. говорится, что из подобных случаев складывается тенденция «обвинять всех учителей и интеллигенцию во враждебных действиях, причислять их к противникам существующего строя и тому подобное». В 1932 г. Бычкова — одна из руководителей профсоюза работников просвещения — подвергла критике местные власти, заявив, что учителя как «более культурные люди, которые лучше понимают ситуацию», могут вскрыть недостатки их работы{71}.

Судя по этой статье, местные власти могли преследовать учителей просто за правдивые высказывания или действия. Фролова семнадцать лет учила детей, была замужем за членом партии, но лишилась всего своего имущества, включая одежду и книги, только за то, что запретила местному начальству устраивать в школе пьянки. В этом случае, как и вообще во время коллективизации, «унижения и репрессии» при раскулачивании часто были связаны со «скверными мотивами личного порядка», «сведением личных счетов», а кое-кем из местных чиновников руководила банальная корысть{72}.

Некоторые советские чиновники куражились над школой, как хотели: помимо раскулачивания могли выгнать с работы, арестовать или просто подвергнуть унижению. На Урале учителя и его жену арестовали за отказ дать телегу для поездки за спиртным. Некоторых учителей карали за излишнюю активность. Учительницу и директора школы Л. Карант в Азербайджане поселковые чиновники обливали грязью за попытки организовать местных женщин. На учителя Семенова около Ульяновска напали после того, как он обвинил местное начальство в хищениях. В Западной области учительница Зайцева «указала на зампредсельсовета как на недоимщика по мясозаготовкам». В отместку — иногда угрожая, иногда подпаивая — крестьян заставили подписать петицию с требованием уволить Зайцеву. Со ссылкой на этот документ, свидетельствующий об «общественном недовольстве», Зайцеву потом уволили с работы, попутно обвинив в «социально чуждом происхождении». Когда в Ленинградской области две учительницы — Звонова и Прохоренкова — пожаловались в газету на местного руководителя, он в отместку перестал снабжать их продуктами, выселил из занимаемых домов и домогался их, когда они приходили в сельсовет{73}.

Увольнения часто происходили, потому что власти стремились избавиться от беспокойных учителей-активистов{74}. Дорого обошелся энтузиазм во время коллективизации уральскому учителю Думченко. Он попал под прицел секретаря местной парторганизации, который бездоказательно заявил:

«Кто коммуну организовал? Учитель Думченко. Кто ее идеологией руководил? Думченко. Кто сам Думченко? Бывший белогвардеец, антисоветский деятель. Поэтому коммуна “Искра” — антисоветская организация и антикоммуна. Предлагаю лжекоммуну “Искра” разогнать, а учителя Думченко с работы снять».

Судя по этому случаю, политиканства на школьном фронте хватало с избытком: учителя-активиста могли в любой момент объявить «антисоветской личностью»{75}. Иногда убийцами и гонителями учителей руководили более сложные мотивы. В начале 1931 г. Екатерину Си-ницыну и ее мужа Трофима Синицына — оба учителя — застрелили у них дома, их семилетний сын остался жив, спрятавшись у соседей. В убийстве обвинили Белова, сына кулака, но и члена партии, учившегося в московской коммунистической академии. В ходе расследования выяснилось, что Синицыны отличались особым рвением во время коллективизации, тогда как Белов откровенно выступал против колхозов. После похорон учителя ближайших школ подписали петицию с просьбой защитить их от «бешеных вылазок классового врага»{76}.

вернуться

4

К «местным властям» относились председатели колхозов, члены сельских советов, партийные, комсомольские и профсоюзные деятели. См.: Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. С. 196-220.

10
{"b":"229094","o":1}