Неудивительно, что герцоги Анжуйские интересовались новым аббатством, осыпая его пожертвованиями. Последний из них, Генрих II Английский, тоскуя по родному небу, решил сделать аббатство местом своего погребения, а также тех членов своей семьи, которые бы этого пожелали. Только король Иоанн был похоронен в Англии.

Генрих III, сын Иоанна и Изабеллы, изменил традицию, выстроив Вестминстерское аббатство, которое стало местом королевских усыпальниц.

Со времен основания самые знатные дамы уединялись в аббатстве Фонтевро: дочь Фулька Анжуйского, короля Иерусалима, дочь Пьера де Куртенэ, императора Константинополя, а также Бертрада, королева Франции, но аббатству довелось видеть и многих принцесс, управлявших сильной рукой. В XV веке суровый порядок бенедиктинцев пришел в упадок. И понадобилась энергия аббатисс-реформаторш, таких как Рене и Луиза де Бурбон, чтобы вернуть существовавший до того стиль жизни.

Многочисленные дочери Карла IX и Генриха IV обосновались здесь, но самой известной из аббатисс стала, безусловно, эрудированная Габриэль де Рошешуар-Мортемар, сестра мадам де Монтеспан, которой удалось превратить Фонтевро в нечто, похожее на культурный центр.

Естественно, во времена революции монахини подверглись гонению. Наполеон I, обладая дурным вкусом, превратил аббатство в казармы. Республика распорядилась им еще хуже, расположив здесь тюрьму. А потом тюрьма мало-помалу освободилась от своих узников, которым, кстати, довелось произвести большую часть реставрационных работ, преимущественно в садах аббатства.

С 1985 года аббатство вновь открыло свои ворота для публичных посещений.

Часы работы

С 27 января по 6 апреля с 10.00 до 17.30

(закрыт по понедельникам)

С 7 апреля по 30 июня с 9.30 до 18.30

С 1 июля по 31 августа с 9.30 до 19.30

С 1 сентября по 8 ноября с 9.30 до 18.30

С 9 ноября по 31 декабря с 10.00 до 17.30

(закрыт по понедельникам)

http://www.abbayedefontevraud.com/v3/

Вскоре после полудня в субботу 10 ноября 1657 года отец Ле Бель, настоятель монастыря матуринцев[65] в Авоне, торопливо пересек грязные и заброшенные аллеи сада Дианы, что в парке Фонтенбло. Он направлялся к павильону Принцев – единственной части огромного дворца, в которой еще наблюдались признаки жизни. Действительно, молодой король Людовик XIV уже почти не посещал эту королевскую резиденцию из-за скупости кардинала Мазарини, который начинал возмущаться по поводу малейших расходов, если считал их излишними. Тем не менее здесь жила королева…

В павильоне и в соединенной с ним галерее Оленей жила та, которую прозвали странствующей королевой: это была Кристина, бывшая правительница Швеции, чье отречение три года назад и бродячая, удаленная от света жизнь служили неизменным источником сплетен при всех европейских дворах, особенно при французском.

Это был уже второй приезд Кристины во Францию, однако первый оказался столь шумным, что на этот раз Мазарини предпочел устроить нежеланную гостью в этом крыле дворца Фонтенбло, одиноком и удаленном от Парижа на достаточное расстояние, чтобы по мере возможности окружить шведку молчанием.

Она жила там уже целый месяц, окруженная странной и довольно подозрительной свитой из карликов, шутов, слишком красивых итальянцев, псевдоученых и витающих в облаках философов. А простые люди из соседней деревни, в чьих глазах королева просто обязана была вести достойную жизнь, считали, что дочь великого Густава-Адольфа, эта молодая женщина тридцати одного года, пославшая ко всем чертям корону и трон ради того, чтобы путешествовать по миру, переодевшись в мальчика, в обществе кучки таких же авантюристов – это сущее воплощение дьявола.

Отец Ле Бель был уже знаком с Кристиной. Четыре дня назад она первый раз позвала его к себе и передала ему под страхом тайны исповеди (после путешествия в Рим она приняла католичество) запечатанный пакет с какими-то бумагами, попросив сохранить его до следующего приглашения. И вот это новое приглашение только что принес паж, и верный своему слову священник пришел вернуть то, что ему доверили.

Пришедшего проводили не в комнату королевы, как то было в первый раз, а в галерею Оленей. И он встретил там шведку, одетую вовсе не по-королевски, а как обычная женщина. На ней было платье темного бархата, украшенное фламандскими кружевами, и она прогуливалась под руку с восхитительным брюнетом – маркизом Ринальдо Мональдески, о котором говорили, что он ее любовник. Несколько человек из свиты (среди них не было ни одной женщины) шептались о чем-то на другом конце галереи, но они исчезли с появлением отца Ле Беля. Остались лишь два гвардейца и Сантинелли, известный тем, что он вместе со своим молодым братом пользовался покровительством королевы.

А потом произошла весьма странная сцена. Взяв пакет, Кристина протянула его Мональдески, приказав ему открыть его и прочитать содержимое. А тот, едва увидев первые строки, испугался, побледнел и задрожал.

– Тогда прочитаю я! – сказала королева.

И она прочитала.

Это было письмо послу Испании. Оно было удручающего содержания: в нем были яснейшим образом изложены все планы королевы, но, что особенно важно для влюбленной женщины, там были высмеяны ее привычки и физические недостатки. Кристина и в самом деле не была особенно красива, несмотря на искрящийся взор и восхитительные ноги, которые она любила показывать в облегающих башмачках: небольшого роста, с излишне крепко сбитой фигурой, одно плечо выше другого. Лицо ее нельзя было назвать привлекательным, и грудь была, пожалуй, великовата. Все это Мональдески – а именно он являлся автором этого письма – весьма жестоко высмеял. Теперь же он глядел на Кристину с ужасом, а потом вдруг повалился на пол, обхватив ее колени руками:

– Простите! Простите!..

Он не мог вымолвить ничего другого. Бесстрашная Кристина, не желая видеть его таким трусом, отошла к окну. Но он последовал за ней, не вставая с колен и уцепившись за ее платье, не стесняясь присутствия других людей, наблюдавших эту сцену – кто с безразличием, а кто и с ужасом. Наконец королева позволила ему сказать хоть что-то в свою защиту.

Срывающимся голосом Мональдески начал оправдываться. Что же он сказал? На самом деле, ничего убедительного. Он пытался переложить ответственность за эту ошибку на своих врагов, на Сантинелли, которого ненавидел и чей взгляд чувствовал теперь на себе. Но его оправдание получилось неуверенным и туманным, похожим на тот ноябрьский день. Он хотел пробудить в сердце той, кого так жестоко оскорбил, горячие воспоминания об их последних ночах, и при этом он даже не отдавал себе отчета в том, что этими жалкими словами лишь возбуждает горечь в сердце женщины и гнев в сердце королевы.

Когда, исчерпав все возможные аргументы, он смолк, Кристина повернулась к отцу Ле Белю, который, дрожа, перебирал в углу свои четки. То, что она сказала, спровоцировало крик ужаса из уст Мональдески: священник должен был исповедовать виновного, чтобы подготовить его к смерти.

Взволнованный не меньше провинившегося, отец Ле Бель попытался как-то смягчить королеву, но она и слушать ничего не желала – ни доводов монаха, ни воплей человека, рыдающего у ее ног. Она вышла и почти бегом удалилась в свою комнату.

Прошли долгие минуты. Прислонившись горячим лбом к холодному стеклу, Кристина смотрела невидящим взглядом на сырой и туманный парк, начинавший погружаться в сумерки. Не было слышно ни звука, кроме легкого стука в дверь. Это был отец Ле Бель. Его лицо было бледно, а руки дрожали. Нет, он пришел не для того, чтобы сказать, что виновный исповедан, он просто хотел призвать эту женщину смягчить свое решение, которое по своей жестокости можно было сравнить с поступком варваров. Он описал Мональдески таким, каким только что его видел – плачущим, павшим ниц, зовущим королеву, одно лишь слово жалости которой вызвало бы его искреннее обожание. Затем священник обратился к сердцу Кристины и наконец заговорил о короле Франции, которому принадлежал замок и который не потерпел бы, чтобы в нем совершалось столь явное убийство… Ничего не помогло! Королева грубо приказала священнику вернуться в галерею и поторопиться с выполнением своего долга, если он не хочет, чтобы виновный умер без причащения.