- Хорошо, - согласился Айртон, не настаивая на своем предложении.

На следующее утро маленький отряд, хорошо вооруженный и готовый ко всяким неожиданностям, покинул Сеймур. Через полчаса путешественники снова очутились в эвкалиптовом лесу, тянущемся на восток. Гленарван предпочел бы ехать по открытым местам. Равнина менее удобна для нападений и засад, чем густой лес. Но выбора не было, и фургон целый день пробирался между однообразными великанами эвкалиптами. Вечером, проехав вдоль северной границы графства Энглези, путешественники пересекли сто сорок шестой меридиан и раскинули лагерь на рубеже округа Муррей.

На следующий день, 5 января, путешественники вступили на обширную территорию округа Муррей. Этот малообследованный, необитаемый округ простирается до высокой гряды Австралийских Альп. Цивилизация не успела еще разделить его на отдельные графства. Это самая глухая и мало посещаемая часть провинции. Когда-нибудь эти леса рухнут под топором дровосека, а прерии заполнятся стадами скваттеров, но пока здешняя почва столь же девственна, как в тот день, когда она поднялась со дна Индийского океана. Здесь была пустыня.

На всех английских картах эта область характеризуется следующими словами: «Reserve for the blacks» - «Заповедник для чернокожих». Сюда англичане-колонисты грубо оттеснили туземцев. Австралийской расе оставили на далеких равнинах, среди непроходимых лесов, несколько определенных участков земли, где австралийская раса обречена была на постепенное вымирание. Любой белый, - будь то колонист, эмигрант, скваттер, лесопромышленник, - имел право перейти границы заповедника, но чернокожий не смел выйти за черту его.

Паганель затронул в беседе со спутниками этот важный вопрос о туземных племенах. Все пришли к единодушному заключению, что колониальная политика обрекала туземные племена на вымирание, на изгнание из тех мест, где некогда жили их предки. Эта пагубная политика англичан сказывалась во всех их колониях, а особенно в Австралии. В первые времена колонизации ссыльные, да и сами колонисты, смотрели на туземцев, как на диких зверей. Они охотились на них с ружьями и, убивая их, громили их селения, ссылаясь на авторитет юристов, утверждая, что поскольку австралиец вне закона, то убийство этих отверженных не является преступлением. Сиднейские газеты предложили даже радикальное средство избавиться от туземного населения, живущего вокруг озера Гунтер, а именно - массовое отравление.

Как видим, англичане, овладев страной, призвали на помощь колонизации убийство. Их жестокость была неописуема. Они вели себя в Австралии точно так же, как в Индии, где исчезло пять миллионов индусов, как в Капской области, где от миллиона готтентотов уцелело всего лишь сто тысяч. Поэтому австралийское туземное население, поредевшее в результате жестоких мер и спаиваемое колонизаторами, постепенно вырождалось и вскоре под давлением смертоносной цивилизации совершенно исчезнет. Правда, отдельные губернаторы издавали указы против кровожадных лесопромышленников, согласно которым белого, который отрезал чернокожему нос или уши или отрубал у него мизинец, чтобы «прочистить им трубку», следовало подвергать нескольким ударам плети. Тщетные угрозы! Убийства все ширились, и целые племена исчезали с лица земли. Достаточно упомянуть остров Ван-Димен. Здесь в начале XIX века было пять тысяч туземцев, а в 1863 году их осталось всего семь человек. А недавно «Меркурий» сообщил о том, что в город Хобарт приехал «последний из тасманцийцев».

Ни Гленарван, ни майор, ни Джон Манглс не возражали Паганелю. Будь они даже англичанами, то и тогда им нечего было бы сказать что-либо в защиту своих соотечественников: факты были очевидны, неопровержимы.

- Лет пятьдесят тому назад, - добавил Паганель, - мы встретили бы на нашем пути много австралийских племен, теперь же нам не попался ни один туземец. Пройдет столетие, и на этом материке совершенно вымрет черная раса.

В самом деле, заповедник, предоставленный чернокожим, казался совершенно безлюдным. Нигде ни следа кочевий или поселений. Равнины чередовались с лесами, и мало-помалу облик местности становился все более диким. Казалось, что в этот отдаленный край никогда не заглядывает ни одно живое существо - ни человек, ни зверь, как вдруг Роберт, остановившись перед группой эвкалиптов, воскликнул:

- Обезьяна! Смотрите, обезьяна!

И он указал на большое черное существо, которое, скользя с ветки на ветку, перебиралось с одной вершины на другую с такой изумительной ловкостью, что можно было подумать, будто его поддерживают в воздухе какие-то перепончатые крылья. Неужели в этой удивительной стране обезьяны летают подобно тем лисицам, которых природа снабдила крыльями летучей мыши?

Между тем фургон остановился, и все, не отводя глаз, следили за черным животным, которое постепенно скрылось в чаще высоких эвкалиптов. Однако вскоре оно с молниеносной быстротой спустилось по стволу, соскочило на землю и, пробежав несколько саженей со всевозможными ужимками и прыжками, ухватилось длинными руками за гладкий ствол громадного камедного дерева. Путешественники не представляли себе, как это животное вскарабкается по прямому и скользкому стволу, который нельзя было даже обхватить руками. Но тут у обезьяны появилось в руках нечто вроде топорика, и она, вырубая на стволе небольшие зарубки, вскарабкалась по ним до верхушки дерева и через несколько секунд скрылась в густой листве.

- Вот так обезьяна! - воскликнул майор.

- Эта обезьяна - чистокровный австралиец, - ответил Паганель.

Не успели спутники географа пожать плечами, как вдруг вблизи послышались крики, нечто вроде: «Коо-э! коо-э!» Айртон погнал быков, и через каких-нибудь сто шагов путешественники неожиданно наткнулись на становище туземцев.

Какое печальное зрелище! На голой земле раскинулось с десяток шалашей. Эти «гунисо», сделанные из кусков коры, заходящих друг на друга наподобие черепицы, защищали своих жалких обитателей лишь с одной стороны. Эти обитатели, несчастные существа, опустившиеся вследствие нищеты, имели отталкивающий вид. Их было человек тридцать - мужчин, женщин и детей, одетых в лохмотья шкур кенгуру. Завидев фургон, они бросились было бежать, но несколько слов Айртона, произнесенных на непонятном для путешественников местном наречии, видимо, успокоили их: они вернулись.

Туземцы были ростом от пяти футов четырех дюймов до пяти футов семи дюймов, цвет кожи у них был темный, но не черный, а словно старая сажа, длинные руки, выпяченные животы, лохматые волосы. Тела дикарей были татуированы и испещрены шрамами от надрезов, сделанных ими в знак траура при погребальных обрядах. Трудно было вообразить себе лица, менее отвечающие европейскому идеалу красоты: огромный рот, нос приплюснутый и словно раздавленный, выдающаяся вперед нижняя челюсть с белыми, торчащими зубами. Никогда человеческое существо не было столь схоже с животными.

- Роберт не ошибся, - сказал Мак-Наббс, - это, несомненно, обезьяны, но породистые.

- Мак-Наббс, - спросила леди Элен, - неужели вы оправдываете тех, кто, как диких животных, преследует этих несчастных людей?

- Людей! - воскликнул майор. - Но они в лучшем случае нечто промежуточное между человеком и орангутангом. Сравните их профили с профилем обезьяны, и вы убедитесь в неоспоримом сходстве.

В данном случае Мак-Наббс был прав. Профиль туземцев-австралийцев очень резкий и почти равен по измерению профилю орангутанга. Господин де Риэнци не без основания предложил отнести этих несчастных к особому классу «человекообразных обезьян».

Но еще более права была леди Элен, полагая, что эти существа одарены человеческой душой, хотя и находятся на самой низкой ступени развития. Между животным и австралийцем существует непроходимая пропасть. Паскаль утверждал, что «никогда человек не бывает животным», но тут же с неменьшей мудростью добавлял: «но никогда не бывает и ангелом».