Гроза стихала, но она вызвала в атмосфере значительное скопление паров, насыщенных электричеством, и привела их в бурное движение. На юге от омбу мало-помалу образовался колоссальный смерч, словно сгусток туманов конической формы, вершина его находилась внизу, основание - вверху; этот смерч соединял грозовые тучи с бушевавшими водами. Вскоре он приблизился, крутясь с невероятной быстротой. Он втягивал в себя во время вращения воду, которую как бы выкачал из озера, и бешеная от этого вращения тяга воздуха всасывала в него окрестные воздушные течения. Внезапно гигантский смерч налетел на омбу и охватил его со всех сторон. Дерево задрожало до самых корней.

Гленарвану показалось, что кайманы атаковали омбу и вырывают его из земли мощными челюстями. Путешественники ухватились друг за друга: они почувствовали, что могучее дерево уступает натиску и падает; его пылающие ветви с оглушительным шипеньем погрузились в бурные воды. Все это произошло в мгновение ока. А смерч уже пронесся и, поднимая на своем пути воду из озера, казалось, опустошал его до дна.

Тогда омбу, рухнувшее в воду, гонимое ветром, поплыло, увлекаемое течением. Кайманы обратились в бегство; лишь один пополз по вывороченным корням и, разинув пасть, подбирался к людям, но Мюльреди схватил наполовину обгоревший кусок толстой ветки и так сильно ударил хищника по спине, что переломил ему хребет. Кайман упал в воду и, со страшной силой ударяя по ней хвостом, исчез в бурном потоке.

Гленарван и его спутники, спасенные от прожорливых пресмыкающихся, перебрались на подветренную сторону дерева, а омбу, чьи языки пламени, подхлестываемые ураганом, надувались подобно огненным парусам, увлекаемое течением, поплыло, словно горящий брандер, во мраке ночи.

Уже больше двух часов плыло омбу по огромному озеру, но берега все еще не было видно. Языки пламени, пожиравшие дерево, мало-помалу угасли. Главная опасность этой жуткой переправы миновала. Майор заявил, что никакого чуда не будет, если им удастся спастись.

Течение продолжало нести омбу все в том же направлении: с юго-запада на северо-восток. Темнота, то тут, то там прорезаемая вспышкой запоздалой молнии, вновь стала непроницаемой, и тщетно Паганель пытался разглядеть что-либо на горизонте. Гроза затихала, тучи рассеивались. Крупные капли дождя сменились мелкой водяной пылью, мчавшейся по ветру, и высоко в небе плоскими лентами опадали набухшие облака. Омбу неслось по бурному потоку с такой поразительной быстротой, словно под его корой скрыт был какой-то мощный двигатель. Казалось возможным, что дерево будет плыть подобным образом еще многие дни. Около трех часов утра майор, однако, заметил, что корни омбу как будто задевают за дно. Том Остин с помощью оторванной от дерева ветки нащупал дно и установил, что оно поднимается. Действительно, минут через двадцать раздался толчок, и омбу круто остановилось.

- Земля! Земля! - крикнул Паганель.

Концы обугленных ветвей наткнулись на какую-то неровность почвы. Никогда, вероятно, ни одна мель не приносила такой радости мореплавателям: ведь тут мель являлась для них гаванью.

Роберт и Вильсон первыми спрыгнули на твердую землю и кричали восторженно «ура», как вдруг послышался знакомый свист, затем лошадиный топот, и высокая фигура индейца выступила из мрака.

- Талькав! - воскликнул Роберт.

- Талькав!… - хором подхватили его спутники.

- Amigos [49], - отозвался патагонец.

Он ждал путешественников там, куда их должно было вынести течение, как вынесло к этому месту и его самого. Патагонец поднял Роберта, прижал его к груди, а Паганель бросился к нему на шею. Вскоре Гленарван, майор и моряки, радуясь, что снова видят своего верного проводника, крепко, с дружеской сердечностью пожимали ему руки. Затем патагонец повел их в сарай покинутой эстансии, находившейся вблизи. В ней пылал яркий костер, обогревший их, на огне жарились сочные ломти дичи, которую они тут же съели до последней крошки. И когда путешественники несколько пришли в себя, то ни один из них не верил, что ему удалось избежать стольких опасностей: воды, огня и грозных аргентинских кайманов.

Талькав в нескольких словах рассказал Паганелю историю своего спасения, приписав всю заслугу своему неустрашимому коню. Затем Паганель попытался разъяснить патагонцу новое предложенное им толкование документа и поделился с ним теми надеждами, которые это толкование сулило. Понял ли индеец остроумные доводы ученого? Навряд ли, но он видел, что друзья его довольны и надеются на что-то, и этого ему было достаточно.

После такого «отдыха» на омбу нашим отважным путешественникам не терпелось снова двинуться в путь. К восьми часам утра они были уже готовы выступить. Находясь столь далеко от всех эстансий и саладеро, им трудно было приобрести какие-либо средства передвижения. Приходилось идти пешком. Впрочем, осталось пройти всего лишь миль сорок. Да и Таука могла время от времени подвезти одного, а при надобности и двух утомленных пешеходов. За тридцать шесть часов можно было добраться до берега Атлантического океана.

Оставив за собой огромную низину, затопленную водой, путешественники двинулись по более возвышенным местам. Вокруг расстилался все тот же однообразный аргентинский пейзаж; порой встречались то тут, то там насаженные европейцами рощицы, зеленея среди пастбищ, которые, впрочем, попадались столь же редко, как и в окрестностях Сьерры-Тандиль и Сьерры-Тапалькем. Туземные же деревья росли только по окраинам прерий и на подступах к мысу Корриентес.

Так закончился этот день. Назавтра, задолго до конца дня, путешественники почувствовали близость океана, - до него оставалось еще миль пятнадцать. Виразон - морской ветер, дующий во вторую половину дня и ночи, пригибал к земле высокие травы. На тощей почве росли жидкие лесочки, низкие древовидные мимозы, кусты акации и пучки курр-мабеля. Несколько лагун соленой воды блестели, словно осколки разбитого стекла, они удлиняли путь, так как их приходилось огибать. Пешеходы спешили, стремясь до ночи добраться до озера Саладо у Атлантического океана, и, надо признаться, все очень устали, когда в восемь часов вечера у пенистой границы океана показались песчаные дюны вышиной в двадцать саженей. Вскоре послышался протяжный рокот волн.

- Океан! - воскликнул Паганель.

- Да, океан, - ответил Талькав.

И пешеходы, которые, казалось, еле передвигали ноги, карабкались теперь на дюны с замечательным проворством. Но уже наступила ночь. Напрасно пытались они разглядеть что-либо в темноте. «Дункана» не было видно.

- И тем не менее он здесь! - воскликнул Гленарван. - Он ждет нас, лавируя у этих берегов!

- Завтра мы увидим его, - отозвался Мак-Наббс.

Том Остин попытался окликнуть невидимую яхту, но не получил ответа. Дул сильный ветер, и море было бурное. Ветер гнал облака на запад и доносил брызги пенящихся волн до самых верхушек дюн. Таким образом, если бы «Дункан» даже и находился на условленном месте, вахтенный все равно не мог бы ни услышать крика, ни ответить на него.

На берегу нигде не было убежища для кораблей - ни залива, ни бухты, ни искусственного порта. Берег состоял из длинных песчаных отмелей, далеко выдававшихся в море, эти отмели более опасны для судов, чем выступающие из воды рифы. Вблизи отмелей море всегда особенно бурно, и беда кораблю, попавшему в такую погоду на эти песчаные отмели, - оно обречено на гибель!…

Не было, конечно, ничего удивительного в том, что «Дункан» держался в отдалении от этого опасного бесприютного берега. Джон Манглс, очень осторожный и предусмотрительный, несомненно, не решился бы приблизиться к берегу. Таково было мнение Тома Остина: он полагал, что «Дункан» должен был крейсировать по меньшей мере в пяти милях от берега.

Итак, майор посоветовал своему нетерпеливому другу покориться необходимости. Не было никакой возможности рассеять густой мрак, зачем же напрасно напрягать зрение, тщетно всматриваясь в темный горизонт!