Пленники, продолжавшие находиться под бдительным надзором стражи, видели, как похоронная процессия вышла за пределы первой ограды, затем пение и крики мало-помалу затихли в отдалении.

С полчаса мрачное шествие, двигавшееся в глубине долины, не было видно пленникам, затем оно снова показалось, извиваясь вдоль горных тропинок. На столь большом расстоянии волнообразное движение этой длинной колонны людей казалось каким-то призрачным.

Процессия остановилась на высоте восьмисот футов, на вершине Маунганаму, как раз у того места, где была вырыта могила для погребения Кара-Тете.

Если бы хоронили простого маорийца, то его опустили бы в яму и засыпали камнями. Но для могущественного, грозного вождя, которому без сомнения в недалеком будущем предстояло быть возведенным в сан божества, племя приготовило могилу, достойную его подвигов на земле.

Удупа окружал частокол, а возле самой ямы, где должны были покоиться тела вождя и его супруги, расставлены были заостренные кверху колья, украшенные резными, красными от охры фигурами. Родственники усопших не забыли, что Вайдуа - дух умершего - нуждается в пище так же, как и бренное тело, живя на земле. Поэтому возле могилы вместе с оружием и одеждой покойного были положены всевозможные съестные припасы.

Таким образом, полный комфорт окружал мертвого вождя. Оба супруга покоились рядом, и после новых воплей их засыпали землей и цветами. Затем процессия в глубоком молчании спустилась с горы. Отныне никто, под страхом смертной казни, не смел взойти на Маунганаму, на гору наложено было табу, как некогда на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки вождя, погибшего в 1846 году вовремя землетрясения.

В тот момент, когда солнце скрылось за вершины гор, по ту сторону озера Таупо, пленников отвели обратно в тюрьму. Несчастным предстояло выйти из нее лишь тогда, когда вершины горной цепи Вахити-Рэндж окрасятся первыми лучами солнца.

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели вместе ужинать.

- Нам нужны все наши силы, чтобы смело смотреть смерти в лицо, - проговорил Гленарван. - Надо показать этим дикарям, как умеют умирать европейцы.

Закончив ужин, леди Элен вслух произнесла молитву. Все спутники, обнажив головы, присоединились к ней.

Есть ли человек, который перед смертью не вспомнит бога! Помолившись, пленники обнялись.

Мери Грант и леди Элен, отойдя в уголок хижины, улеглись там на цыновке. Благодетельный сон, во время которого забывается всякое горе, смежил им глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, несчастные женщины заснули, прижавшись друг к другу.

Гленарван отвел друзей в сторону и сказал:

- Дорогие товарищи, если завтра нам суждено будет умереть, то я уверен, что мы умрем мужественно, сознавая, что стремились к благородной цели. Но дело в том, что здесь нас ждет не только смерть, но и пытки, быть может, бесчестие, и эти две женщины…

Здесь голос Гленарвана дрогнул. Он умолк, желая справиться со своим волнением.

- Джон, - обратился он через минуту к молодому капитану, - вы обещали Мери то же, что я обещал Элен. Как же вы решили поступить?

- Мне кажется, что я имею право выполнить это обещание, - ответил Джон Манглс.

- Да, Джон, но ведь у нас нет оружия.

- Вот оно, - сказал молодой капитан, показывая кинжал, - я вырвал его из рук Кара-Тете, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, сэр, тот из нас, кто переживет другого, выполнит желание вашей жены и Мери Грант.

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.

- Друзья мои, - сказал он, - не прибегайте к этой крайней мере до самой последней минуты. Я не сторонник непоправимых поступков.

- Говоря это, я имел в виду не нас, мужчин, - ответил Гленарван. - Какая бы смерть ни ждала нас, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если бы мы были одни, то я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья, попытаемся прорваться силой! Нападем на этих негодяев!» Но жена моя, но Мери…

Джон Манглс приподнял цыновку и начал считать маорийцев, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. На площади пылал большой костер, бросавший зловещие отблески на хижины, на изгороди «па». Некоторые дикари лежали вокруг костра, иные стояли неподвижно, вырисовываясь резкими черными силуэтами на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.

Говорят, что у пленника, задумавшего бежать, больше шансов на успех, чем у тюремщика, который стережет его. Тюремщик может забыть, что стережет, - узник никогда не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать побегу. Отсюда частые и поразительные побеги.

Но тут узников стерег не равнодушный тюремщик - их стерегла ненависть, жажда мести. Если пленников не связали, то лишь потому, что здесь это было бы лишним, ибо двадцать пять человек сторожили единственный выход из храма.

Эта постройка, примыкавшая к скале, завершавшей крепость, была доступна лишь со стороны входа. Отсюда узкая полоса земли вела на площадь «па». Две боковые стены хижины поднимались над отвесными скалами, под которыми зияла пропасть футов в сто глубиной. Спуститься по склону пропасти было невозможно. Немыслимо также было бежать через заднюю стену, упиравшуюся в огромную отвесную скалу. Единственным выходом была дверь храма, открывавшаяся на узкую полосу земли, которая соединяла его с площадью «па», подобно подъемному мосту. Но тут на страже стояли маорийцы. Итак, бегство было невозможно, и Гленарван, который чуть не двадцать раз обследовал стены своей тюрьмы, принужден был признать это.

А между тем мучительные часы этой ночи бежали один за другим. Горы окутал непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой порывы ветра сотрясали сваи святилища. На мгновение они раздували костер маорийцев, и отблески пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в свои предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.

Около четырех часов утра внимание майора привлек какой-то шорох, доносившийся как будто от задней стены, упиравшейся в скалу.

Сначала Мак-Наббс не придал этому шороху никакого значения, но так как он не прекращался, то майор начал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись, приник ухом к земле. Ему показалось, будто кто-то за стеной скребет, роет землю.

Удостоверившись, что слух не обманывает его, он тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и отвлек их от мучительных дум, прошептав:

- Прислушайтесь, - и знаком показал, что надо нагнуться.

Что кто-то роет землю, теперь было слышно все явственнее. Вот под нажимом какого-то острого орудия заскрипели и скатились вниз камешки.

- Какой-нибудь зверь роет нору, - сказал Джон Манглс.

Гленарван вдруг ударил себя по лбу.

- Как знать! - сказал он. - А вдруг это человек!

- А вот мы сейчас выясним, человек это или животное, - отозвался майор.

К ним подошли Вильсон и Олбинет, и вчетвером они принялись подкапываться под стену: Джон Манглс копал кинжалом, остальные - вырванными из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв цыновку, наблюдал за группой туземцев.

Дикари неподвижно сидели вокруг костра, не подозревая о том, что происходит в каких-нибудь двадцати шагах от них.

Земля, которую пленники копали, была рыхлая, легко крошилась, под ней залег кремнистый туф, и потому, несмотря на отсутствие инструментов, подкоп быстро углублялся. Вскоре стало очевидным, что какой-то человек, быть может, несколько человек, роет подкоп в хижину. С какой целью? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или тут был с их стороны какой-то личный интерес?

Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но они все рыли и рыли. Через полчаса они вырыли яму в полсажени глубиной. Шорох с той стороны доносился все отчетливей: ясно было, что работавших отделял друг от друга лишь тонкий слой земли. Так прошло еще несколько минут, как вдруг майор отдернул руку, пораненную каким-то острым орудием. Он едва удержал крик. Джон Манглс отклонил лезвием кинжала нож, показавшийся из земли, и схватил руку, которая его держала. То была рука женщины или ребенка, рука европейца!