Я подумала и захлопнула шкатулку. Чего их обеззараживать? Зараза к заразе не липнет. Самогоном очистятся.

- На кровать мою, куда же ещё!

- Чести много, - хмыкнул Миханя, но подчинился.

Я дождалась, пока они уйдут, закрыла дверь на засов и вошла в комнату. Даже плащ не сняли, паршивцы! Посмотрим, кого буря принесла...

Человек лежал на спине. Чёрные, как переспелые ягоды чёрной смородины, волосы разметались по подушке вперемешку со снежно-белыми.

Чувствуя, как колени непослушно подгибаются, я плюхнулась рядом с кроватью. Маниоль! Тебя же убили там, на пощади! Арбалетные болты пронзили твою грудь.

Я рванула его рубашку. Четыре шрама уродливыми следами расцвели вокруг сердца. Эти палачи даже стрелять толком не умели!

В пляшущем свете свечей на шее любимого поблескивали бусы из крупного розового жемчуга. Жемчужинка к жемчужинке. Каждая - как подарок морского короля в день турнира.

Король морской, неужели это ты сжалился надо мной?

Я приказала себе встать, приготовить снадобья, прочитать необходимые заклинения. И только когда болезненное забытьё Маниоля перешло в спокойный сон, я позволила себе уткнуться в плечо моего любимого и разреветься...

В скотовозе было так же холодно, как и в поле, но в вагон хотя бы не залетал колючий пронизывающий ветер. И лежала охапка вполне чистого сена, зарывшись в которую можно было поспать. Поэтому Маша не стала далеко уходить от поезда. Кто знает, сколько он здесь простоит. Во всяком случае, пока её не обнаружили, и это хорошо.

В лежащую в стороне деревню соваться было боязно. Залают собаки, разбудят народ. Маше посчастливилось стащить на станции кусок хлеба и картофелину. Пьяный рабочий ничего не заметил, даже не пошевелился... Зато девочке вполне хватило, чтобы приглушить терзавший её два дня голод. Но теперь в голове Маши начали проскальзывать куда более тревожные мысли, чем просто насытиться. Её будут искать. И искать нешуточно. Во-первых, она дочь врагов народа. Во-вторых, после того, что она учудила в детдоме, не искать её просто преступление. В-третьих...

Третья причина касалась её самой. Что же она всё-таки учудила, и как вообще у неё могло такое получиться? От одного воспоминания становилось жутко.

Запасной путь, на котором стал состав, окружали поржавевшие сараи, мастерские. Чуть дальше была колонка с ледяной, но невероятно вкусной водой. Ещё бы, Маша двое суток не пила.

Товарняк сейчас стоял без тепловоза. Передние вагоны освещали два фонаря. Их желтый свет дразнил обманчивой иллюзией тепла. Но Маша знала - сейчас к людям ей нельзя. Не достаточно далеко она ещё уехала. Да и будет ли в её случае достаточно далеко?

Застиранное детдомовское платье не грело, залатанная на локтях и боку кофта без пуговиц, зато подпоясанная вполне прочной верёвочкой, тоже много тепла не давала. Хорошо хоть туфли есть. Стащить бы где-нибудь штаны...

Маша побродила возле сонного состава и снова залезла в свой вагон, зарылась в сено и долго не могла согреться. Сентябрь, и этим всё сказано.

Она уснула незаметно для себя, и снова оказалась на пустынном берегу океана. То, что это океан, она знала точно, хотя ни разу в жизни не видела даже моря. Вода была чёрной, вязкой, как чернила, пахла гуталином. Маша шла по песчаной косе к высокому красивому дому, но никак не могла дойти. Он отдалялся от неё, оставаясь на своём месте. И тогда она села на рыжий песок и заплакала. Заплакала от своей беспомощности, от того, что её никак не отпускает это место.

Песчинки вокруг пришли в движение, заклубились маленькими смерчами у её ног, сложились тонкими ручонками, которые гладили её колени, трогали за локти, касались волос и тут же рассыпались. Они жалели её, но не от того, что она в плену, а от того, что не покорилась, не приняла местных правил, до сих пор тешит себя смутной надеждой побега.

Странный сон рассыпался осколками стекла. Маша подскочила, ещё не понимая, что разбудило её. Ощущение опасности было таким острым, что закололо в боку. Осторожно, на цыпочках девочка подкралась к выходу и уставилась в предрассветные сумерки. Вдоль путей шли двое мужчин. Тот, что повыше нёс фонарь. Желтое пятно света металось по земле, заглядывало под вагоны. Второй, пониже, держал в руках нечто длинное. Маша вдруг решила, что это ружьё.

"Они меня ищут! - стаей перепуганных синиц вспорхнули мысли. - Бежать! Срочно!"

Пока мужчины осматривали соседний вагон, девочка спрыгнула на насыпь и метнулась между ржавыми сараями. Не обращая внимания вначале на удивлённый возглас, а потом и на окрики, она припустила прочь, через луг к видневшемуся вдали лесу. Метёлки травы больно хлестали её голые ноги. Но это сейчас не было важно. Главное сбежать. Укрыться, спрятаться, затаиться, переждать.

Она бежала, пока боль в боку не сменилась невыносимым жжением, потом полным безразличием вообще к любым ощущениям. Страх подстёгивал её огненной плетью, гнал вперёд и вперёд, пока за спиной не сомкнулись спасительные руки леса, ограждая её от чужих взглядов. Она бежала ещё какое-то время, пока одно из деревьев не сделало ей подножку узловатыми корнями, и девочка кубарем не свалилась в овраг.

Очнулась она от пронизывающего насквозь холода. Попробовала встать, обожглась о ледяные капли росы, застучала зубами. На коленке заныла свежая ссадина. На левой ноге не обнаружилось туфли.

Встав, Маша принялась вытаскивать из растрепавшихся кос опавшие листья и сосновые иголки. До неприличного хотелось плакать. Но какой смысл от слёз? Она по детдому знала, раз плачешь, значит, слабачка. А ей, буржуйскому отродью, дочери вора, пусть и приёмной, плакать было противопоказано. За это могли поколотить, а Жирная Зоя, хмурая воспитательница-надзирательница, вообще могла усадить в карцер на сутки.

Кстати, из-за карцера всё и произошло. Маленькая подвальная комнатка, где на водопроводной трубе от безысходности повесились две девчонки постарше, местом была страшным. Сидеть или лежать там было негде. По щиколотку булькала грязная жижа. Можно было только стоять и молить несуществующего бога о спасении, потому что всем остальным было на тебя наплевать.

Два дня назад карцер грозил Маше всего-то из-за того, что она разбила на кухне чашку. Жирная Зоя, на чью смену пришелся проступок, рассвирепела, приказала девчонкам постарше наказать виновницу. Дальше девочка, как не пыталась вспомнить, вытаскивала из недр памяти только лоскутки произошедшего.

Маша помнила, что её схватили под локти, потащили к подвалу. Но что-то случилось, и на окнах лопнули стёкла. На всех сразу с первого по третий этаж. Не могли же они разбиться от Машкиного крика? По комнате закружился вихрь, переворачивая стулья, сбивая с ног. У старшенькой помощницы воспитательницы со страха случился припадок. Вторая девчонка кинулась помогать подруге, разжимать зубы.

Жирная Зоя ахнула, перепугано распахнула свои коровьи глаза, медленно попятилась от Маши, а потом с воплем ринулась по лестнице наверх, тяжело топая по ступенькам.

Быстро сообразив, что после такого ей не жить, Маша выпрыгнула в окно и сбежала. Куда бежать, выбора у неё не было. Посёлок, где располагался детдом, был маленьким. Единственным сообщением с большим миром казалась железная дорога. Короткой остановки товарняка хватило, чтобы Маша заскочила в вагон, предназначенный для перевозки скота. К счастью, вагон был пуст, хоть и невероятно пакостно вонял.

И вот теперь она в лесу дрожит от холода, без малейшего представления, куда идти, что делать, как прятаться.

Маша отряхнулась, подула на разодранную коленку, неуверенно осмотрелась. Вокруг был лес мокрый от росы, холодный, неприветливый, звенящий равнодушными к ней птицами и вовсе неравнодушными комарами.

Выбравшись из оврага, девочка обнаружила за покрытым паутиной папоротником потерянную туфлю. На душе полегчало. Теперь змеиное воинство не разгневается. Беглянка про себя усмехнулась - ей в змеиного царя верить не воспрещается. Она не пионерка.