Щелчком пальцев смахнув заползшего на отклеившийся носок слизняка, девочка надела туфлю, нерешительно потопталась на месте и, повинуясь зашевелившемуся на дне души чувству, зашагала через лес, словно манимая неведомым маяком.

Маяк привёл её к пашне, по краю которой проходила дорога. Где-то далеко чудесными жуками по вскопанной земле ползали уборочные машины, гудели, дымили, пахли соляркой. Девочке очень захотелось на тот край поля, где люди. Но она отчетливо понимала - ещё рано. Ещё слишком близко к станции. Наверняка, её будут искать, допытываться.

Вздохнув, она втянула некстати заурчавший живот и пошла по пыльной дороге навстречу поднимающемуся солнцу.

Только когда светило поднялось высоко, она увидела стоящий у обочины грузовик с крытым брезентом кузовом. Поплутав по придорожным кустам, она подобралась поближе и, не обнаружив водителя, отважно забралась в кузов.

Пахло внутри странно, непривычно. Что обычно перевозил сейчас порожний грузовик, для девочки осталось загадкой. Зато в углу обнаружился свёрток с хлебом, салом и варёной свеклой. Наевшись, Маша притянула колени к подбородку, обняла их тоненькими ручками и со спокойной совестью принялась ждать водителя.

- Эй! - из внезапно сморившего сна её вырвала чья-то крепкая рука, словно тисками сжавшая плечо. - Эй, соня, откуда ты взялась?

Беглянка нехотя разлепила глаза. Разбудил её парень лет двадцати, загорелый, с белобрысым вьющимся чубом, по-щегольски зачесанным направо, в засаленной тельняшке.

- Я не Соня. Я Маша, - ответила она, и тут сообразила, что давно не в детдоме, и на люди ей показываться рановато. Но парень не внушал ей страха. Наоборот, от него веяло спокойствием и надежностью, отчего девочке захотелось попросить у него помощи.

- Маша, говоришь? - парень с любопытством разглядывал её. - А лет тебе сколько, Маша?

- Все мои, - непроизвольно огрызнулась она, вывернулась из его руки, спрыгнула на землю и огляделась.

Проспала она до вечера. И вокруг уже были не лес с пашней, а степь от края до края горизонта. Бежать было некуда. Придётся договариваться.

- Мамка с папкой знают, где ты? - продолжал допытываться парень.

- Нет их у меня. Отец на фронте погиб. Мать...

Она замолчала. До неприличия захотелось плакать. Про отца была не совсем правда. Он действительно воевал. И даже вернулся с фронта за два года до окончания войны - одноногий, с трудом придвигавшийся на протезе. Отец проработал несколько лет в школе. А потом что-то сказал неправильное. И его забрали. Он попытался сбежать и... Короче, отца у неё больше не было. Матери тоже. За год до того, как Машу отвезли в детдом, мать сошлась с дядей Колей. Сошлась на свою беду. Позапрошлой зимой она умерла во время родов, а дядя Коля, работавший на мясокомбинате и из последних сил пытавшийся прокормить доставшихся ему сирот, оказался вором, расхитителем государственного имущества. Из-за него Машу в детдоме звали буржуйским отродьем. Всё из-за него. О младшей сестричке Ире даже не стоило вспоминать. Маша ненавидела её за смерть матери. И была счастлива, что эта мелкая тварь тоже оказалась в детдоме. Хоть бы её никогда не удочерили!

- Ясно, - пробормотал парень, - сирота. А здесь ты что делаешь?

- Тётка у меня где-то в этих краях, - глядя парню в глаза, соврала Маша. Тётка Глафира. У неё жить хочу. В колхозе работать, - для пущего правдоподобия добавила она.

- А в каком колхозе твоя тётка? - парень стоял, опершись широкой спиной на пыльный кузов, вертел в руках вытащенную из кармана папироску, так и не решаясь закурить.

- Не помню, - только ответила беглянка. - Имя у неё редкое, думала, добрые люди найти помогут...

Парень заржал. Заржал обидно, откинув назад голову, продемонстрировав крупные некрасивые зубы и выпирающую родинку на подбородке. В цвете заходящего солнца его выгоревшие волосы казались рыжими, такими же противными, как у Жирной Зои. Девочка брезгливо отодвинулась в строну.

- Имя редкое! - сквозь смех прогудел он. - Вот умора! Да тут Глафир только в ближайшем колхозе четверо. А ещё на станции одна работает, а ещё... Он утомился перечислять, вытер рукавом глаза и, посерьёзнев, уставился на Машу. - Ты городская, видать.

- И что? - с вызовом в голосе произнесла девочка. - Помоги мне добраться до ближайшей древни, а дальше я сама. Разберусь как-нибудь.

- Сколько тебе лет, малявка?

- Четырнадцать, - вновь приврала Маша. - С половиной, - набавила она полтора года.

Парень с сомнением окинул взглядом щуплую фигурку, но махнул рукой, решив не его это дело - чужие годы считать.

- Полезай в кабину. Отвезу тебя в колхоз, будешь из наших Глашек выбирать, какая больше приглянётся.

Машу дважды упрашивать не пришлось. Она направилась к кабине, потянула было за ручку, но замерла, поймав незнакомое отражение в зеркале. Отвернулась, снова приблизила лицо к не очень чистой поверхности стекла. Из-под посветлевшей челки на неё смотрела незнакомая девица. Куда делись конопушки на круглом лице, голубые глазёнки, неудачно зарубцевавшийся шрамик на подбородке, когда она в детстве упала с велосипеда?...

В обрамлении растрепавшихся волос бледнел незнакомый овал лица. Восточные чуть раскосые глаза с серебристой радужкой по окоёму зрачка были узки и темны. Тонкие упрямо поджатые губы оказались перепачканы свеклой.

- Вот нашел себе на беду бабу! Маленькая, а туда же, к зеркалу! - пробасил водитель, приоткрывая дверь. - Ты едешь, или где?

- Или как! - Маша решила не забивать себе пока голову странными переменами и послушно запрыгнула на покрытое рваной телогрейкой сидение. - Гони к деревне.

За окном плыл однообразный пейзаж. Солнце садилось позади грузовика, и впереди небо было уже тёмным, утомлённым от дневных забот.

Маша смотрела вперёд, жевала краюху хлебу, которую дал ей Артём, водитель, и думала, как хорошо, что с ней произошли такие перемены. Теперь её точно не найдут. Вот только настоящим именем она зря назвалась. Очень зря.

Машина подпрыгивала на ухабах. Глухо жужжал мотор. Артём, чтобы не клевать носом, принялся что-то напевать. Смысл в песне девочка разобрать не пыталась. Ни голоса, ни слуха у водителя не было, мелодия постоянно менялась, словно прыгала с колдобины на колдобину, как грузовик. Только три слова Артём выпевал достаточно громко "Красная армия" и "конница". Всё остальное сливалось в сплошное "бу-бу-бу". Машу это устраивало. Не лезет с разговорами, и на том спасибо.

На небе распахнули золотые глаза звёзды. На горизонте возникли очертания деревни. Домики один к одному посреди поля...

"Мне туда нельзя! - вдруг отчетливо поняла Маша. - Куда угодно, только не туда!"

Сказать парню? Не поймёт, а ещё хуже, с расспросами полезет. Как быть?

Заёрзав на сидении, девочка покосилась на Артёма. Он замолк, сосредоточенно глядя на дорогу. Ещё бы, выскочит навстречу какая собачонка или прочая глупая скотинка, объясняйся потом с хозяевами.

"Пожалуйста, давай мы поедем прямо! Пусть это будет не твоя деревня! Только не эта!" - в отчаянии подумала Маша.

Грузовик не притормозил. Наоборот, Артём нажал на газ, и на полной скорости проскочил опасное место. Маша облегченно вздохнула, в очередной раз дав себе зарок обдумать случившееся едва она окажется в безопасности.

Ехали они почти целую ночь, не останавливаясь, миновали ещё одно селение. И только подобравшись к то ли рощице, то ли к лесочку, возле которого прикорнули домики, девочка скомандовала остановку.

Выбравшись из душной кабины, поёживаясь от сентябрьского холода, она вдруг глянула в глаза Артёма, словно пьяного от общения с ней, и прошептала:

- Ты меня не помнишь. Ты возвращаешься домой и меня не помнишь. Слышишь?

Водитель кивнул. Маша в благодарность помахала ему рукой и пошла к заветной деревеньке. Главное, чтобы необычное настроение, захватившее её с момента побега из вагона товарняка, не рассеялось, не замылилось посторонними мыслями и чувствами. Ей нужно ещё устроиться. А думать рано.