Откуда-то пришла уверенность - через часа полтора мотор у грузовичка заглохнет. Это закончится топливо. И только тогда водитель Артём выйдет из странного полусонного состояния, удивлённо заозирается, недоумевая, с чего его сюда занесло, и побредёт к ближайшей деревне (не к этой) за подмогой. Растаявший день будет ему вспоминаться обрывисто. Он всё будет маяться: кого же он подвозил, и чем его гость угощал? Но так и не отыщет ответа.
Мотнув головой, сгоняя наваждение, Маша медленно направилась к деревне. Ещё рано даже для петухов. Есть время выбрать, у кого же просить помощи и приюта.
"Она вызовет жалость. Маленькая, тощая, грязная оборванка. Сердобольные женщины, желательно бездетные вдовы, непременно откликнутся на беду сироты", - размышляла девочка, не замечая, что думает о себе как-то странно, в третьем лице.
Ноги неслышно ступали по мягкой траве, ещё не умытой росой. Было тихо - ни птица не вскрикнет, ни собака не тявкнет. Единственный звук нарушал тишину - это от холода стучали зубы у продрогшей Маши.
Силуэты изб казались сотканными из предрассветного тумана, немного нереальными. За бревенчатыми стенами хранилось тепло. Сонно взмуркивали на печках мохнатые коты, умиротворённо похрапывали хозяева, в печках томилась каша или щи.
Спала передовая доярка колхоза, Настасья Тихонова, не дождавшаяся мужа с фронта. Спала и видела во сне Женьку, нового агронома, присланного из райцентра поднимать колхоз. Агроном был лет на семь её моложе, черняв, широк в плечах, удивительно учен и улыбчив.
Агроном, остановившийся в избе механика Копытникова, видел во сне дочку председателя Анфису, русокосую румяную деваху. Во сне агронома Анфиса пекла пироги с яблоками и, прищуривая фиалковые глаза, заявляла голосом её отца: "Вот выйдем на первое место по району, тогда и пойду за тебя!"
Анфисе не снилось ничего. За то, что чересчур откровенно кокетничала с женатым бригадиром, отец оттаскал её за косы, обругал на чём свет стоит и запретил ходить на посиделки к подругам. Так что обиженный сон председательской дочки был тих и глубок.
В эту, в общем-то, обычную ночь не спал только Яшка, старый хромой цыган, в раннем детстве отбившийся от табора, да так и оставшийся в деревне. Оставшийся себе на беду. Черед два года Яшка охромел. Ноги ему перебили за воровство яблок в соседней деревне на заре далёкой юности. Перебили в общем-то ни за что - за подол падалок антоновки. И хотя деда Силантия, чинившего расправу, лет пятьдесят как не было в живых, к убелённому сединами Яшке он приходил почти каждую ночь, с палкой от коромысла через плечо. С той самой...
Измученный бессонницей Яшка поднялся со скрипучей кровати, опёрся на самодельный костыль, огибая горку свежесплетённых корзин, доковылял до окна и замер. Мимо его двора шла девочка. Незнакомая. Худющая, как журавль колодца. Высокая. Но не это испугало старого цыгана, заставило его зашататься, выронить костыль и беспомощным кулём осесть на грязный пол. В предрассветной темноте у странной девочки глаза светились желтым, лунно-кошачьим светом...
Но Маша не видела этого. Она ещё не завершила превращение, чтобы осознать, кем стала. До полной трансформации ей требовалось всего ничего - развивать в себе внезапно открывшиеся таланты.
Продрогшая девочка добрала до двора доярки Настасьи, словно вернувшись к себе домой, просунула руку между некрашеными штакетинами забора, открыла крючок и вошла в пестревший ещё не оборванными подсолнухами двор. Беспородная дворняга Куся бесшумно кинулась было к нахалке, чтобы неожиданным лаем испугать девчонку до визга, но в двух шагах остановилась, села на задние лапы и приветливо завиляла хвостом.
Маша присела рядом с ней на корточки, погладила лохматую чёрную голову, заглянула в добрые собачьи глаза и внезапно обняла Кусю, прижалась к тёплой дворняге. Что-то мрачное, одинокое, свербевшее в душе с того момента, как Машу забрали в детдом, отпустило, растаяло, словно добрая Куся слизнула это шершавым горячим языком.
...Настасья вставала рано, гораздо раньше многих. Коровы ждать не станут, их доить надо. Повязав простенький, заново пересиненный платок на русые косы, надев поверх белой рубахи желтую кофту, она распахнула дверь на крыльцо и замерла, удивлённо хлопая большими серыми глазами. В обнимку со старой Кусей на скамье сидела девчонка. На вид лет двенадцать, не больше. На голове волосы что на растрёпанном ветром стоге, вздыбились, выбились из жалких остатков косичек. В дырках на рукавах старушечьей кофты торчат острющие локти.
- Ты чего тут расселась? - как можно строже поинтересовалась Настасья.
Первой очнулась, вздрогнула Куся, повернулась к хозяйке и неожиданно зарычала. Доярка от удивления аж отступила назад. Но тут к ней обернулась девочка, и Настасья удивлённо зашарила рукой по стене, силясь за что-нибудь схватиться.
Внешность девочки была слишком необычна для этого края. На красиво очерченном овале лица изумрудами сияли узкие раскосые глаза с длинными ресницами. Тонкий точеный нос, тонкие, упрямо поджатые губы. И не детская мудрость, просвечивающая из каждой черточки. Настасье вдруг показалось, что она сама намного моложе и неопытнее прибившейся к её порогу незнакомки.
- Помогите мне, пожалуйста, - обратилась к доярке девочка. - Я вас не обременю. Приютите на зиму, я отработаю. Честно. Я не ленивая. Мне некуда больше идти.
- Боже ж ты мой! - Настасья всплеснула руками. К ней возвращалась былая уверенность. - Откуда ты, ребёнок? Ты чья?
- Я сирота. И жить мне негде. Есть мне нечего. Мне бы зиму перебиться...
В поручительство за свалившуюся на голову Настасье сиротку Куся подошла к хозяйке, ткнулась мокрым носом в руку и грустно-грустно заглянула в глаза, мол, хозяйка, если не возьмёшь девочку, любить тебя больше не буду и вообще околею от тоски.
- Мне ж на дойку надо, - пробормотала растерянная Настасья. - Быстро вставай и марш в избу! Воды из бочки в углу натаскаешь, нагреешь в печи, вымоешься. А когда приду, поговорим.
Девочка энергично закивала головой и юркнула в долгожданное тепло избы.
- Только вы про меня пока никому и ничего, - высунулась из-за двери лохматая голова Маши.
- Скажешь тут, - пробормотала Настасья, запирая за собой калитку.
Маша, подгоняемая весёлым лаем Куси, освоилась в чужой избе быстро. Перво-наперво она решила подкрепиться. Еда отыскалась в новеньком буфете, со стеклянными дверцами, занавешенными белыми кружевными шторками. Не особо разглядывая кружева, девочка порылась в хлебнице, выбрала булку помягче и, едва ли не давясь, принялась запихивать её в себя, не переставая рыться в мешочках и свёртках.
На свою удачу, Маша обнаружила несколько конфет, настоящих шоколадных. Засунув их в рот вслед за булкой и спешно заглотив, как заглатывает добычу изголодавшийся зверь, вкуса лакомства она не ощутила. Но нисколько не расстроилась от этого.
Дожевав булку, потом съев пару яблок и почувствовав приятную тяжесть в желудке, девочка сообразила, что не мешало бы помыться. Пока грелась вода, в избу возвратилась Настасья. Для порядка она, бранясь, выгнала разлёгшуюся на кровати Кусю, выбрала из своих вещей какие-то тряпочки и, вылив тёплую воду в большой металлический таз, усадила в него Машу, принялась отмывать от многодневной грязи.
В окно осторожно заглядывали солнечные лучи, от прыгающих неугомонных воробьев покачивались на ветках крупные алые яблоки. На столе на почти белой скатерти стоял кувшин с парным молоком, не давая Маше возможности в полной мере насладиться процессом мытья.
Но вот она чистая, сидит на выкрашенной в весёленький зелёный цвет лавке, пьёт молоко, доедает очередную булку, а хозяйка подтирает пол, связывает в узел старые Машины тряпки. Жизнь хороша, всё налаживается. Вот только расслабляться не стоит. Ещё нужно договориться с хозяйкой и освоиться в деревне...
- Откуда ж ты такая? - закончив с уборкой, Настасья села рядом, заправила под платок выбившуюся русую прядь и задала, наконец, главный вопрос.
