Валландер сидел в машине и рассматривал дом. Дождь не прекращался. Октябрь — месяц безнадежности. Все становится серым. Осенние цвета меркнут.

В какую-то минуту ему захотелось все бросить и уехать. Ведь он с таким же успехом мог по возвращении в Сконе попросить кого-нибудь другого позвонить этому Юхану Экбергу. Или же позвонить сам. Если сейчас выехать из Евле, то он еще успеет на более ранний самолет в Мальмё.

Но, естественно, он никуда не поехал. Валландеру никогда не удавалось одержать победу над символическим фюриром, который сидел у него внутри и следил, чтобы Валландер выполнял все свои обязанности. Он приехал сюда не для того, чтобы за деньги налогоплательщиков сидеть и смотреть на дождь. Он вышел из машины и перешел улицу.

Юхан Экберг жил на самом верхнем этаже. Лифта в доме не было. Из какой-то квартиры доносились радостные звуки гармони. Кто-то пел. Валландер остановился на лестнице и стал слушать. Шоттис.[6] Он улыбнулся. «Тот, кто играет на гармони, не станет до отупения смотреть на дождь», — подумал он и пошел дальше.

У Юхана Экберга была стальная дверь с дополнительными замками. Валландер позвонил. Инстинктивно он почувствовал, что кто-то смотрит на него через глазок. Он позвонил еще раз, словно хотел дать понять, что не думает сдаваться. Дверь приоткрылась, насколько это позволяла цепочка. В прихожей было темно. Человек, видневшийся внутри, был очень высокого роста.

— Я ищу Юхана Экберга, — сказал Валландер. — Я из уголовной полиции Истада. Если вы — Экберг, то мне нужно с вами поговорить. Вас ни в чем не подозревают. Мне только нужны кое-какие сведения.

Голос, который ответил ему, был резкий, почти срывающийся на крик.

— Я не разговариваю с полицейскими. Ни из Евле, ни откуда бы то ни было еще.

Прежнее бессилие моментально исчезло. Валландер тут же отреагировал на грубое поведение мужчины. Не для того он проделал такой длинный путь, чтобы его не пускали на порог. Он вынул свое удостоверение полицейского.

— Я расследую два убийства в Сконе, — сказал он. — Вы могли читать о них в газетах. Я приехал сюда не затем, чтобы стоять в дверях и спорить. У вас есть полное право не пускать меня. Но тогда я вернусь. И вам придется проследовать за мной в полицейский участок здесь в Евле. Решайте сами.

— Что вам надо?

— Либо вы меня впускаете, либо сами выходите сюда, — сказал Валландер. — Я не собираюсь разговаривать через дверь.

Дверь закрылась и снова открылась. Цепочки уже не было. В прихожей горел яркий свет, неприятно удививший Валландера. Лампа была сознательно вмонтирована так, что ее свет бил входящему прямо в глаза. Валландер проследовал за мужчиной, лица которого он все еще не видел. Они вошли в гостиную. Шторы были задвинуты, горел свет. Валландер остановился в дверях. Ему казалось, будто он попал в другое время. Комната выглядела, как ископаемое из 50-х годов. У одной стены стоял музыкальный автомат. Сверкающие неоновые цвета плясали внутри ящика из пластмассы. «Вурлитцер». На стенах киноафиши. Среди них затесалась одна с Джеймсом Дином, все же остальные по большей части представляли фильмы про войну. Men in action.[7] Американские военные моряки, сражающиеся на японском побережье. Еще на стенах висело оружие. Штыки, мечи, старые пистолеты. Из мебели в комнате были диван и кресла из черной кожи.

Высокий мужчина, которого звали Юхан Экберг, смотрел на Валландера. Коротко постриженные волосы — казалось, что он сошел с одной из афиш. Шорты цвета хаки и белая майка. На руках татуировки. Накачанные мышцы. Валландер понял, что перед ним культурист. Глаза Экберга неотрывно на него смотрели.

— Что именно вас интересует?

Валландер вопросительно указал на один из стульев. Хозяин кивнул. Валландер сел, но Экберг остался стоять. Валландер думал о том, что может, Экберг еще и не родился, когда Харальд Бергрен воевал на своей отвратительной войне в Конго.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— И вы приехали из Сконе, чтобы задать этот вопрос?

Валландер отвечал Экбергу с нескрываемым раздражением.

— И этот тоже, — ответил он. — Если вы не будете отвечать на мои вопросы, мы прекратим беседу. И тогда нам придется отправиться в участок.

— Меня подозревают в каком-то преступлении?

— А что, на это есть основания? — ответил в том же тоне Валландер. Он знал, что нарушает все существующие правила поведения полицейского.

— Нет, — ответил Экберг.

— Тогда начнем сначала, — сказал Валландер. — Сколько вам лет?

— Тридцать два.

Валландер был прав. Экберг родился через год после того, как самолет Хаммаршёльда разбился недалеко от Ндолы.

— Я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о шведских наемниках, — сказал он. — Вы открыто заявили о себе, и потому я здесь. Вы даете объявления в «Терминаторе».

— Не думаю, что это противозаконно. Я также имею дело с «Combat & Survival»[8] и с «Soldier of Fortune».[9]

— Я не говорил, что это противозаконно. Разговор пойдет заметно быстрее, если вы будете отвечать на мои вопросы, а не задавать свои.

Экберг сел и закурил. Валландер обратил внимание, что он курит сигареты без фильтра. У него была бензиновая зажигалка типа тех, что Валландер видел в старых фильмах. Юхан Экберг вообще казался ему человеком из другого времени.

— Шведские наемники, — повторил он. — Когда все началось? С войны в Конго в шестидесятые?

— Немного раньше, — ответил Экберг.

— Когда?

— Например, с Тридцатилетней войны.

Валландер не понял, шутит ли он. Но потом он подумал, что не стоит поддаваться впечатлению от его внешнего вида или зацикленности на 50-х. Если есть страстные любители орхидей, то почему Экберг не может быть человеком, знающим почти все о наемниках? К тому же, из школьного курса истории Валландер смутно помнил, что армии в Тридцатилетней войне состояли именно из солдат, воюющих за деньги.

— Начнем со времени после Второй мировой войны, — сказал Валландер.

— В таком случае начинать надо с самой Второй мировой войны. Некоторые шведы добровольно участвовали в войне на стороне тех или иных войск. Были шведы и в немецкой форме, и в русской, а также в японской, американской, английской и итальянской.

— Мне кажется, что быть добровольцем и наемником — не одно и то же.

— Я говорю о воле сражаться. В Швеции всегда были люди, готовые идти под пули.

Валландер почувствовал в его словах какую-то беспомощную браваду, часто свойственную людям, слепо убежденным в величии Швеции. Он кинул быстрый взгляд на стены — на случай, если он вдруг не заметил нацистской символики. Но ничего такого он не увидел.

— Оставим добровольцев, — сказал он. — Наемники. Люди, которые продают себя.

— Иностранный легион, — ответил Экберг. — Классическая точка отсчета. Шведы в нем были всегда. Многие лежат, погребенные в пустыне.

— Конго, — произнес Валландер. — Это отдельная история, верно?

— Там было немного шведов. Но некоторые из них всю жизнь сражались за Катангу.

— Кто?

Экберг удивленно на него посмотрел.

— Вам нужны имена?

— Пока нет. Я хочу знать, что это были за люди.

— В прошлом военные. Кто-то искал приключений. Кто-то был убежден в правоте дела. Среди них были и полицейские, уволенные со службы.

— В правоте какого дела они были убеждены?

— Они боролись с коммунизмом.

— Убивая невинных африканцев?

Экберг опять насторожился.

— Я не обязан отвечать на вопросы, касающиеся политических убеждений. Я знаю свои права.

— Меня не интересуют ваши убеждения. Я хочу знать, что это были за люди. И почему они стали наемниками.

Экберг настороженно смотрел на него.

— Зачем вам это надо? — спросил он. — Это мой последний вопрос, и на него я хочу услышать ответ.