И вдруг летом тысяча девятьсот шестьдесят первого года всему приходит конец. Записи в дневнике неожиданно обрываются. Похоже, для Бергрена происшедшее тоже было неожиданностью. Он-то надеялся, что этой странной войне в джунглях не будет конца. В последних дневниковых записях Харальд Бергрен рассказывает, как они спешно покидали страну на транспортном самолете с погашенными огнями, как, едва самолет поднялся с площадки, которую они сами расчистили в зарослях, у него зачихал и закашлял мотор… И все, на этом дневник заканчивается, словно Харальд Бергрен устал писать или ему больше нечего рассказывать. Он прерывает свои записи на том, что самолет поднимается в воздух, и Валландеру не удается узнать, куда они держат путь. Африканская ночь. Харальд Бергрен куда-то летит на самолете. Мотор глохнет, и Харальда Бергрена больше не существует.

Было уже пять часов. Валландер потянулся и вышел на балкон. С моря надвигались тучи. Значит, снова будет дождь. Валландер думал о прочитанном. Почему Хольгер Эриксон хранил дневник в сейфе вместе с высохшей головой? Если Харальд Бергрен жив, ему сейчас должно быть лет пятьдесят с лишним. Валландер почувствовал, что мерзнет. Он вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь. Сел на диван. Глаза болели. Для кого Бергрен писал дневник? Для себя или для кого-то еще?

Чего-то здесь не хватало.

Но чего именно, Валландер понять не мог. Молодой парень воюет в Африке и ведет дневник. Пишет вроде бы очень подробно, а записи кажутся неполными. Как будто в них чего-то не хватает. И Валландер тщетно искал это «что-то» между строк.

Лишь когда в дверь позвонила Анн-Бритт, Валландер понял, чего ему не хватало в дневнике. Увидев ее в дверях, он, наконец, догадался, чего нет в записях Харальда Бергрена. Он рисует мир, в котором доминируют мужчины. Женщины на страницах его дневника либо мертвы, либо спасаются бегством. За исключением Ирен, с которой он познакомился в парке Тиволи в Копенгагене. Той самой — симпатичной, но чересчур высокой. Больше женщины в дневнике не упоминались. Харальд Бергрен пишет об увольнительных, которые они проводили в разных городах Конго, о пьянках и драках, но ни слова о женщинах. Кроме Ирен.

Это было очень странно. Во время пребывания в Африке Бергрен был молод. Война для него — приключение. А для молодого человека — какое приключение без женщины?

Валландер задумался. Но решил пока держать свои предположения при себе.

Анн-Бритт Хёглунд зашла рассказать, что она вместе с одним из сотрудников Нюберга тщательно осмотрела квартиру Ёсты Рунфельдта. Но они ничего не нашли. Ничего, что объясняло бы, зачем Рунфельдту понадобилась прослушивающая аппаратура.

— Там у него все только про орхидеи, — рассказывала Анн-Бритт. — Симпатичный вдовец, живущий в мире своих увлечений.

— Его жена, кажется, утонула? — спросил Валландер.

— Она была очень красивая, — сказала Анн-Бритт. — Я видела их свадебную фотографию.

— Может, стоит проверить, что произошло? — спросил Валландер. — В чем было дело.

— Мартинсон и Сведберг связываются с детьми Рунфельдта, — ответила Анн-Бритт. — Надо решить, может, пора всерьез заняться его розыском.

А Валландер уже разговаривал по телефону с Мартинсоном. Тот рассказал о результатах беседы с дочерью Ёсты Рунфельдта. Она категорически отвергла предположение, что отец не поехал в Африку. И очень забеспокоилась. Она знала, что Ёста собирался в Найроби, и думала, что он все еще там.

Валландер был согласен с Анн-Бритт. Полиции следовало немедленно заняться розыском Ёсты Рунфельдта.

— Слишком много непонятного, — сказал Валландер. — Надо бы поговорить с сыном, но он уехал на дачу в Хельсингланд, а там нет телефона. Как только Сведберг свяжется с ним, он нам позвонит.

Совещание договорились провести в воскресенье, во второй половине дня. Анн-Бритт взяла на себя его организацию. Потом Валландер пересказал ей содержание дневника. Он рассказывал обстоятельно, не торопясь. Давал возможность не только ей, но и себе самому разобраться в прочитанном.

— Харальд Бергрен, — повторила она, когда Валландер закончил. — Может быть, он и есть убийца?

— Во всяком случае, было время, когда он на убийствах делал деньги, — ответил Валландер. — В его дневнике написаны страшные вещи. И если он еще жив, он вполне может бояться разоблачения.

— Другими словами мы должны его отыскать, — сказала Анн-Бритт. — Вот задача номер один. Вопрос только, как это сделать.

Валландер кивнул.

— Дневник хранился в сейфе Эриксона. Пока это наша единственная зацепка. Но одновременно мы не бросим и старый принцип работы — на ощупь.

— Вы сами знаете, что теперь это уже невозможно. Если есть зацепка, работаешь с ней, а не на ощупь.

— Нельзя забывать, что мы, несмотря ни на что, можем ошибаться в своих предположениях, — уклончиво объяснил Валландер.

Анн-Бритт уже собралась уходить, но тут зазвонил телефон. Звонил Сведберг — ему удалось поговорить с сыном Ёсты Рунфельдта.

— Он в страшной тревоге. Собрался лететь сюда первым же самолетом.

— Когда он в последний раз разговаривал с отцом?

— За несколько дней до его отъезда в Найроби. Точнее сказать, предполагаемого отъезда. Все было как обычно. Сын говорит, что Рунфельдт всегда очень радовался предстоящим поездкам.

Валландер кивнул.

— Учтем.

Потом он протянул трубку Анн-Бритт, и она договорилась со Сведбергом о времени завтрашнего совещания. Только положив трубку, Валландер вспомнил, что так и не отдал Сведбергу листок с заметками, касающимися неизвестной женщины в роддоме.

Анн-Бритт торопилась домой, к детям. Оставшись один, Валландер позвонил отцу и пообещал приехать в воскресенье пораньше утром. Отец хотел показать ему снимки, которые делал в Риме своим допотопным фотоаппаратом.

Остаток субботнего вечера ушел у Валландера на то, чтобы обобщить все материалы по делу об убийстве Хольгера Эриксона. Одновременно он снова и снова мысленно возвращался к исчезновению Ёсты Рунфельдта. Беспокойство не покидало его, мысли разбегались.

Он все больше и больше склонялся к тому, что они пока не видят чего-то главного.

И это чувство не давало ему покоя.

К девяти вечера он понял, что уже не в состоянии думать. Он отодвинул в сторону блокнот и позвонил Линде. Однако звонки уходили в пустоту. Ее не было дома. Валландер надел куртку потеплее и отправился в центр. Зашел в китайский ресторан на площади. Удивился, почему так людно. Потом вспомнил, что сегодня суббота. После ужина он заказал себе в графине вина. Но голова разболелась, и он вернулся домой. Шел дождь.

Ночью ему снился сон про дневник Харальда Бергрена. Будто бы он, Курт Валландер, очутился в кромешной темноте, было очень жарко, и откуда-то из этой плотной темноты ему грозил винтовкой Харальд Бергрен.

Валландер проснулся рано.

Дождь прекратился. Небо снова прояснилось.

В четверть восьмого он уже садился в машину, чтобы ехать к отцу в Лёдеруп. В утреннем свете очертания предметов казались четкими и ясными. Валландер решил уговорить отца с Гертрудой поехать к морю. А то скоро совсем похолодает, и туда уже не выберешься.

Он с неудовольствием вспомнил свой сон. Потом подумал, что, когда во второй половине дня они соберутся на совещание, нужно составить план действий. Главное сейчас — установить, кто такой Харальд Бергрен. Даже если потом этот след окажется ложным. Валландер свернул на дорогу, ведущую к дому, и увидел, что отец ждет его на крыльце. После возвращения из Рима они еще не виделись. Они вместе вошли в кухню. Гертруда уже накрыла завтрак. Отец стал показывать им фотографии. Многие получились нечеткими. Кое-где сюжет не поместился в кадр. Но отец был доволен и гордился снимками. Поэтому Валландер тоже одобрительно кивал головой.

Одна фотография привлекла его внимание. Ее сделал официант в последний вечер их пребывания в Риме. Валландер и отец только-только закончили ужинать, пододвинулись поближе друг к другу. На белой скатерти стоит початая бутылка красного вина. Оба улыбаются в объектив.