Что он нашел там внизу? Долгое время ему даже казалось, что она сумасшедшая, что ее рассказы о себе — страшный сон, болезненно деформированные фантазии. Но тогда он не очень полагался на собственные оценки, правда, и недоверие к ней он скрывал не особенно успешно. Однако он все время отдаленно предчувствовал, что она рассказывает все так, как есть на самом деле. Что она говорит правду. Где-то в середине ноября представления Валландера словно повернулись вокруг собственной оси. Очутившись в исходной точке, он, казалось, стал смотреть на все новыми глазами. Он больше уже не сомневался, что она говорит правду. Еще он понял, что у Ивонн Андер есть одно редкое качество — она практически никогда не лжет.

Он прочел письма ее матери. В последней связке было странное письмо от женщины-полицейского из Алжира, некоей Франсуазы Бертран. Сперва он вообще не понял, о чем речь. Письмо лежало вместе с незаконченными письмами от матери — написанными в Алжире год назад, но так и не отосланными. Франсуаза Бертран написала свое письмо в августе девяносто третьего. Однажды ночью после многих часов мучительных раздумий Валландер наконец докопался до ответа. Он понял. Мать Ивонн Андер, которую звали Анна Андер, была убита — по ошибке, по глупой случайности, и алжирская полиция замяла это дело. По всей очевидности, за убийством крылись политические причины, террористическая акция, хотя Валландер и не мог до конца понять сути конфликта. Но Франсуаза Бертран в своем письме очень доверительно рассказала всю правду. Ивонн Андер тогда еще молчала, и Валландер обратился к Лизе Хольгерсон. Лиза Хольгерсон выслушала его, а потом связалась с Государственной уголовной полицией. После этого Валландер на время потерял это дело из виду. Сам он потом еще раз перечитал все письма.

Валландер встречался с Ивонн Андер в тюрьме. Она постепенно начала понимать, что он не преследует ее. Что он не такой, как другие мужчины, что он погружен в себя, очень мало спит, и что его мучает какое-то беспокойство. Впервые в своей жизни Ивонн Андер поняла, что может доверять мужчине. Она ему и сказала это на одной из последних встреч.

Было еще кое-что, о чем она никогда не спрашивала его прямо, но все равно думала, что знает ответ. Он ни разу не ударил женщину. А если и ударил, то, может быть, только один единственный раз. И никогда больше.

Третьего ноября начался его спуск. В тот же день врачи оперировали Анн-Бритт Хёглунд в последний раз. Это была третья операция. Все прошло хорошо, и теперь ей оставалось только окончательно выздороветь. Валландер за этот месяц установил себе порядок дня. После бесед с Ивонн Андер он всегда сразу ехал в больницу. Он редко задерживался надолго. Но он рассказывал Анн-Бритт Хёглунд об Ивонн Андер. Анн-Бритт Хёглунд была как раз тем собеседником, в котором Валландер нуждался, чтобы понять, как дальше спускаться в пропасть, куда он уже осмелился заглянуть.

В первую очередь Валландер спросил Ивонн Андер, что случилось в Алжире. Кто такая Франсуаза Бертран? Что на самом деле произошло?

В окно комнаты, где они находились, упал слабый свет. Они сидели за столом, друг напротив друга. Где-то в отдалении играло радио и кто-то сверлил стену. Первые ее слова он так и не понял. После долгого молчания они напоминали ужасный шум. Он просто слушал ее голос. Которого раньше никогда не слышал, лишь только пытался себе представить.

Потом он стал слушать, что она говорит. Во время их бесед он почти ничего не записывал и не включал диктофона.

— Где-то живет человек, убивший мою мать. Кто его разыскивает?

— Не я, — ответил он. — Но если вы расскажете, что произошло, и если в другой стране был убит шведский гражданин, то мы, конечно же, примем меры.

Он ничего не сказал ей о недавнем разговоре с Лизой Хольгерсон. О том, что убийство ее матери уже расследуется.

— Никто не знает, кто убил мою мать, — продолжала она. — Она стала жертвой глупой случайности. Ее убийцы ее не знали. Они сочли себя вправе. Они решили, что могут убивать кого угодно. Даже невинную женщину, на старости лет решившую совершить все те путешествия, на которые раньше у нее не было ни времени, ни денег.

В ее словах слышалось горькое ожесточение. Она и не пыталась его скрыть.

— Почему она остановилась у монахинь? — спросил он.

Вдруг она подняла взгляд от стола и посмотрела прямо ему в глаза.

— Кто вам дал право читать мои письма?

— Никто. Но они принадлежат вам. Человеку, совершившему несколько тяжких преступлений. Иначе я бы их, естественно, не читал.

Она отвела глаза.

— Монахини, — повторил Валландер. — Почему она жила у них?

— У нее было не очень много денег. Она жила там, где подешевле. Не могла же она предвидеть, что у монахинь ее ждет смерть.

— Это случилось примерно год тому назад. Как вы прореагировали, получив письмо?

— Мне было незачем больше ждать. Как я могла оправдать свое бездействие? Когда никому другому нет дела?

— Дела до чего?

Она не ответила. Валландер ждал.

Потом задал другой вопрос.

— Ждать чего?

Она ответила, не глядя на него.

— Ждать, чтобы их убить.

— Кого?

— Тех, кто, несмотря на все свои преступления, остался на свободе.

Валландер понял, что был прав. Когда пришло письмо Франсуазы Бертран, внутри ее высвободилась какая-то ранее скованная сила. Ивонн Андер долго вынашивала мысли о мести. Но пока еще могла себя сдерживать. Теперь ее больше ничего не удерживало. И она распорядилась правосудием по-своему.

Это, как думал потом Валландер, не сильно отличалось от того, что произошло в Лёдинге. Ивонн Андер действовала так же, как народные дружины. Она поставила себя вне закона и чинила собственное правосудие.

— Вы хотели справедливости? — спросил Валландер. — Вы хотели наказать тех, кто нечестно избежал наказания? Так?

— Кто разыскивает убийцу моей матери? — ответила она. — Кто?

Потом она снова замолчала. Валландер думал о том, как все началось. Через несколько месяцев после письма из Алжира она проникает в дом Хольгера Эриксона. Это был первый шаг. Она ничуть не удивилась, когда Валландер напрямую спросил ее, так ли было дело. Она не видела ничего странного в том, что Валландер все знал.

— Я слышала о Кристе Хаберман, — сказала она. — Что ее убил этот торговец автомобилями.

— Кто вам про нее рассказал?

— Одна полька, она лежала в больнице в Мальмё. Это было много лет назад.

— Вы тогда работали в больнице?

— Я периодически устраивалась работать в больницу. Я много разговаривала с женщинами, которых избивали их мужья. У этой польки была подруга, которая знала Кристу Хаберман.

— Зачем вы проникли в дом Хольгера Эриксона?

— Я хотела доказать себе самой, что могу это сделать. К тому же, я искала следы пребывания там Кристы Хаберман.

— Почему вы выкопали яму? Почему эти колья? Почему подпилили мостки? Эта знакомая Кристы Хаберман подозревала, что тело зарыто в канаве?

На этот вопрос она не ответила. Но Валландер понял. Хотя расследование все время выскальзывало у них из рук, Валландер и его коллеги, сами того не зная, с самого начала были на верном пути. Убивая свои жертвы, Ивонн Андер действительно повторяла мужскую жестокость.

За пять или шесть первых бесед с Ивонн Андер Валландер методично разобрал все три убийства, прояснил непонятные детали и соединил вместе не совсем увязывавшиеся друг с другом звенья. Он все так же работал без диктофона. После разговора он садился в машину и записывал все по памяти. Эти записи были потом напечатаны. Один экземпляр пошел Перу Окесону, готовившему обвинение, которое могло привести только к суммированному наказанию. Но Валландер знал, что он все еще где-то на поверхности. Настоящий спуск едва ли еще начался. Благодаря верхнему слою — неопровержимым доказательствам ее преступления — им, несомненно, удастся посадить ее в тюрьму. Но правда, до которой хотел докопаться Валландер, была где-то глубоко внизу. И то неизвестно.