К тому времени Израиль бойкотировали и ЮНЕСКО, и ММС. Представители этой страны заняли непримиримую позицию — отказались встречаться с новым генеральным секретарем Амаду Махтаром Мбоу из Сенегала. Деньги, перечисленные Израилю в обход резолюции (небольшие суммы, но по-своему символичные), были отосланы назад. Сколь бы я ни сожалел о беспомощном упрямстве людей, чувствующих себя словно в осажденной крепости, оно казалось мне объяснимым: быть одновременно загнанным зверем и кабинетным философом — задача не из легких. Я делал, что мог, дабы найти выход из тупика. По просьбе генерального секретаря я написал многим знакомым в Израиле, настаивая на необходимости встречи, пусть даже секретной, для начала переговоров. Моя последняя карта была жестом безысходности: я объявил, что приостанавливаю свое президентство в ММС до тех пор, пока руководство ЮНЕСКО не осудит мстительный дух резолюций. Эта позиция была весьма уязвима и могла вызвать к себе лишь негативное отношение. Я словно оказался между двух огней: выступая с заявлением, я оказывался сионистом, отказываясь от него — антисионистом. Однако альтернатива была еще хуже: усиление яростного политического антагонизма и превращение ЮНЕСКО в клуб для обмена бранными пропагандистскими лозунгами.

В период конфронтации меня очень тронула смелая, гуманная, принципиальная и умелая политика генерального секретаря. Господин Мбоу терпеливо и энергично старался примирить Израиль и ЮНЕСКО. Его начинания увенчались успехом, когда в июле и сентябре 1975 года Израиль принял у себя делегации этой международной организации, а в октябре руководство ЮНЕСКО проголосовало за то, чтобы смягчить антиизраильскую резолюцию. В результате моя угроза отставки не была осуществлена, и я завершил свой шестилетний срок на посту президента, возглавив Шестнадцатую генеральную ассамблею ММС в Канаде в сентябре 1975 года.

Более важным, нежели разрешение этого кризиса, было понимание господином Мбоу внутренней слабости ЮНЕСКО, ведь она состояла из национальных делегаций, озабоченных своими близорукими национальными интересами. Усилению ЮНЕСКО должно было послужить введение института советников — независимых лиц, которые бы регулярно встречались с целью дать объективную, критическую и конструктивную оценку работе организации. В числе приглашенных был и я. На трех наших заседаниях в 1975 году я вновь говорил о морали, терпимости и об отделении культуры от политики. Я предложил, чтобы в любом парламенте получили слово бессловесные, чтобы депутаты имели право представлять птиц в небе, рыб в море, еще не рожденные поколения. ЮНЕСКО, на мой взгляд, должна была стать организацией, где могли бы выразить себя все культуры. Кто, к примеру, на нынешних международных конгрессах говорит от имени курдов, или индейцев, или черных американцев? Подняв вопрос об Израиле, я предложил, чтобы в ЮНЕСКО национально-государственное представительство на всех уровнях было заменено или, по крайней мере, дополнено более естественным представительством человеческих культур. Я буду продолжать бороться за эту мечту.

Когда в конце сентября 1975 года делегаты ММС собрались в Торонто, они были обеспокоены тем, что на нашу ассамблею наложат отпечаток национальные обиды. Израильская делегация — Иосиф Таль, праведник, потерявший единственного сына на войне 1967 года, добросердечная мадам Смойра-Коэн с Иерусалимского радио и Израиль Адлер, выдающийся музыковед и гуманист — привезли с собой заявление, отвергающее обвинения Израилю со стороны ООН, и намеревались представить его конгрессу (оно уже распространялось в частном порядке). Разумеется, музыкальные вопросы, которые мы собирались обсуждать, оказались под угрозой. Подобно “собакам Павлова”, с их условными рефлексами на давно известные стимулы, делегаты готовы были встать под свои старые знамена. Мне как президенту нельзя было этого допустить.

Вечером накануне открытия конгресса я сказал своим израильским коллегам, что не позволю кому бы то ни было из делегатов — советских или американских, арабских или израильских — сказать хоть слово, обижающее и задевающее других; я прикажу им выйти из зала. “Вы знаете, чего мне это будет стоить — попросить израильскую делегацию удалиться, — сказал я. — Умоляю, пусть на этом конгрессе воцарится гармония. Давайте покажем пример ЮНЕСКО и Объединенным Нациям, покажем им, что музыканты умеют поддерживать эту гармонию”.

Во вступительной речи я имел возможность обратиться ко всем.

На протяжении последующих дней мы достигли гармонии — разумеется, лишь в своих рамках, ибо политики предпочли не брать с нас примера. Однако то было хоть и скромное, но достижение. Наши музыкальные обсуждения не прерывались ни политическими интригами, ни оскорбительным словом, и на двух официальных обедах арабские и израильские делегаты встретились, чтобы отпраздновать то, что их объединяет, проигнорировав то, что их разделяет. В последний день, когда работа конгресса была закончена и оставалось лишь выбрать руководство, слово попросил израильский делегат. Подобная просьба в тот момент выходила за рамки регламента, но тем не менее я дал ему выступить. Он встал и сказал, что он и его товарищи по делегации очень тронуты сотрудничеством со своими коллегами со всего мира — даже из стран, которые считают себя врагами Израиля, — и намерены внести свой вклад в дело доброй воли: “Мы хотим публично и официально отозвать наше заявление протеста”.

Это была минута моего торжества. Если когда-либо мне удалось принести человечеству мир и утешение, то именно в тот момент. Но сколь же он был краток, иллюзорен, эфемерен! Неужели все подобные устремления бесплодны?

Мне кажется, эту главу уместно закончить рассказом о моей безрезультатной попытке изменить ход истории. Это произошло в Афинах в конце 1974 года, спустя несколько месяцев после событий на Кипре, приведших к падению полковников, и как раз накануне референдума, когда страна должна была провозгласить свое решение по поводу монархии. Тогда новое правительство Караманлиса неожиданно пригласило нас с Дианой в Грецию — это был знак доверия и благодарности за то, что мы решительно отказались иметь какие-либо контакты с полковниками. Я намеревался выступить с обращением в пользу восстановления монархии — как элемента преемственности, несилового института, стоящего над силой и способного обеспечить стабильность. Как можно было предвидеть, мое вмешательство не возымело никакого действия, но очень разволновало Диану, принимавших нас у себя британских дипломатов (в Греции по степени недоверия англичане тогда лишь немного уступали американцам) и греческие власти, вынужденные обеспечивать мне полицейскую охрану. Должен процитировать слова превосходного министра культуры, господина Трепаниса, который в антракте пришел ко мне за сцену. В ответ на мои извинения за вышеупомянутый демарш он сказал: “Вы вполне имеете на это право — у нас свободная страна!”