Эта самая молодая страна умеет чтить свое прошлое, но не поддается его сковывающему воздействию. Изучение истории, археологии, обычаев, языка и искусства служат сегодняшним устремлениям, словно эпоха Диаспоры лишь на время прервала то развитие, которое было предначертано. Особое впечатление произвел на меня Бен-Гурион — человек, подобный героям Ветхого Завета, но живший в двадцатом столетии. Я встречался с ним несколько раз, в том числе однажды в Эн-Геве, поселении у подножия Голанских высот, где концертный зал был испещрен следами от регулярных обстрелов; туда постоянно приезжал Израильский филармонический оркестр. Бен-Гурион был вторым государственным деятелем, в обществе которого я стоял на голове (он тоже занимался йогой). Хотя он был ученым и писателем, в его характере таилась взрывная сила — этим он напоминал мне Эрнеста Блоха. В то же время мощь и присутствие духа, прямота, нелюбовь к уклончивым дипломатическим выражениям вызывали ассоциации с Авраамом Линкольном.

Позднее мне выпала честь встречаться с Голдой Меир, обаятельной женщиной, обладающей чисто русской непосредственностью. Ее сердечности хватило бы, чтобы стать матерью для всего мира, но история вынудила ее распространить свою материнскую привязанность только на еврейский мир. В начале 1974 года я попытался привлечь симпатию госпожи Меир к палестинским беженцам. Мне казалось: если не более благородные мотивы, то хотя бы здравый смысл подвигнет ее не множить число врагов. Но она не заходила так далеко в своих устремлениях: для нее беженцами были евреи, которые пришли в Израиль, чтобы самореализоваться, а не освобождать других. Но все равно мне жаль, что шанс на великодушное решение проблемы был упущен. Беспокоясь о добром имени моего народа, я хотел бы видеть Израиль примером для других, распространяющим еврейские идеалы за пределы своих границ и среди меньшинств внутри страны. Я хотел бы видеть Иерусалим столицей нового типа, духовным центром для мусульман, протестантов, православных, католиков, равно как и для иудеев. Претензия на исключительность слишком часто губила Иерусалим, и это не должно повториться вновь — это было бы слишком жестоко.

Резонно предположить, что Израиль станет проявлять толерантность, какую до сих пор не практиковала ни одна другая страна, — особенно потому, что ему, к сожалению, угрожают соседи. Если какой-либо стране и суждено совершить такой духовный скачок к мудрости, верю, что это будет Израиль.

У меня есть основания многого ожидать от Израиля и от евреев. Возьмем такого доброго израильтянина, как Тедди Коллек, который многие годы был мэром Иерусалима, выдающегося человека, полностью соответствовавшего занимаемому им высокому посту; всю свою энергию он направил на то, чтобы объединить горожан. Или вспомним главу мирового еврейства Наума Гольдмана; он пользовался высочайшим авторитетом, не становясь рабом какой-либо фракции. Наделенный независимым умом, богатой культурой и непогрешимым чувством юмора, он был желанным гостем в любой стране. Он видел Израиль скорее в свете его международных связей, нежели просто как убежище для евреев, и понимал, что скоро наступит “завтра”. Неслучайно он был искусным мастером переговоров.

Еще один человек, которого я особенно любил, это Иосиф Абилеа (к сожалению, я потерял с ним связь). Он был сильным в своих убеждениях и вместе с тем кротким, храбрым и в то же время робким (в обыденном смысле слова), всегда делал то, что считал своим долгом. В прошлом скрипач Хайфского оркестра, он стал борцом за объединение Ближнего Востока. В один из моих первых приездов в Израиль он привлек меня к своим начинаниям. Говоривший на арабском не хуже, чем на иврите, радушно принятый как среди арабов, так и среди евреев, он был “идеалистическим реалистом” — спрашивал совета у других и не навязывал им своих собственных решений. Он побуждал людей отказаться от слепого национализма в пользу всеобщей гуманности, организовывал отряды из израильских юношей и девушек, чтобы восстанавливать арабские дома, разрушенные армией. Если бы я присуждал Нобелевскую премию мира, то отдал бы ее ему: хоть однажды она должна достаться тем, кто в безвестности посвящает свою жизнь примирению народов.

Некоторые современные тенденции обнадеживают — пусть же они восторжествуют! Но тем временем жители Израиля и евреи, проживающие за пределами этой страны, воспринимаются как представители государства, которое обеспечивает свою защиту лишь средствами политики и военной силы. В результате за короткие полвека мы утратили облик людей доброй воли и превратились для всего мира в “козлов отпущения”. Конечно, большое достижение — объединить таким образом весь мир, но к чему это может привести! Очень опасаюсь, что израильским евреям придется за все расплачиваться. Я страстно хочу, чтобы еврейское государство поддерживало прочные связи с соседями, и ныне надежда на это более реальна, чем когда-либо. Надо действовать. Но такова уж моя судьба: мне пришлось защищать мой народ от моих же собственных идеалов.

В 1975 году острота проблемы обозначилась особенно явственно. История началась, когда Генеральная ассамблея ЮНЕСКО в ноябре 1974 года приняла резолюцию, осуждающую Израиль за непредоставление культурной автономии арабам на оккупированном Западном берегу, за разрушение домов мусульман в Иерусалиме и замену их новыми кварталами, за осквернение мусульманских святынь археологическими раскопками и т. д. Эти реально нанесенные обиды порицались в форме воинственной брани от лица международной общественности, что выдавало попытку воспользоваться случаем для зарабатывания политических капиталов.

Такие конфронтационные заявления вовсе не были направлены на достижение согласия. С грустью в сердце я наблюдал, как ЮНЕСКО превращается в копию ООН, в чисто политическую арену. Однако Международный музыкальный совет, состоящий, подобно ЮНЕСКО, из национальных делегаций, имеет большую свободу действий, чем сам его руководящий орган; ему не обязательно было подчиняться резолюциям ЮНЕСКО и вообще “играть в политику”. Однажды нам уже приказывали исключить Тайвань из ММС в надежде привлечь туда Китай; мы, однако, отказались — культура не может быть стерта с лица земли посредством политической директивы. Так и во время дискуссии об Израиле мы приготовились идти своим путем — не обострять отношения с ЮНЕСКО, но опубликовать в Нью-Йорке, Париже и Лондоне протест от лица двухсот музыкантов.

Леонард Бернстайн подписал это обращение. Ленни был исключительным музыкантом — тонким, блестящим, ясно мыслящим и социально отзывчивым, его любили коллеги. Даже не знаю, кто был для меня более привлекателен — его прелестная жена Фелиция, мудрая и уравновешенная, или сам Ленни. Он был одним из тех великодушных и уважаемых людей, которые стоят горой за своих друзей и признают иные, отличные от собственной, точки зрения. Не соглашаясь со мной в вопросе об Израиле, он разделял мои общие позиции и намерения. Когда Исполнительный комитет ММС единогласно отклонил предложение разорвать отношения с ЮНЕСКО, я написал Бернстайну письмо, в котором изложил свое отношение к этому событию: