Был ли он наивен? Как бесхитростное дитя, не ожидал зла, шагая по минному полю политических разногласий, не видел практических трудностей управления, экономических ограничений, ненависти, которая разделяла страны и во многих случаях определяла действия их лидеров? Возможно. И тем не менее Менухин умело пользовался тем, что производит впечатление наивного простака. Он отлично понимал недостижимость, неосуществимость некоторых своих требований. Однако через какое-то время его идеи, от которых опытные политики отмахивались как от ребяческих глупостей, начинали всплывать в высказываниях президентов и министров, с которыми Менухин делился ими в частной беседе за завтраком, во время официального приема или на гала-концерте. Он начал говорить о защите окружающей среды задолго до того, как зеленые сделали это своим политическим лозунгом. Он предвидел объединение Европы и окончание “холодной войны” задолго до того, как была разрушена Берлинская стена. А его решительный отказ иметь дело с режимами, которые какое-то время поддерживал весь мир, — с нацистской Германией, с Советским Союзом, с режимом апартеида в ЮАР, — был по достоинству оценен как честный и мужественный поступок лишь впоследствии.
Он тратил себя без остатка, и это, пожалуй, был единственный его недостаток, если такое можно считать недостатком. Ему хотелось исправить весь мир мгновенно. Хотелось, чтобы ни одна минута его жизни не пропала даром, чтобы его график был заполнен до отказа. Нужно встретиться еще с несколькими политическими деятелями, организовать еще несколько встреч, слетать еще на несколько континентов, чтобы помочь какому-то замечательному человеку или поддержать проект, о котором он читал и который привел его в восхищение.
Для себя у него оставалось очень мало времени, а для любимой семьи часто и того меньше. В последние годы это стало причиной серьезных разногласий и огорчений. Критикам, не разделявшим его взглядов, было трудно осудить его побуждения и усомниться в его искренности, однако они нашли — или им казалось, что нашли, — ахиллесову пяту Иегуди в его отношениях с родителями, с детьми и даже с его преданной женой Дианой. Особенно больно ранил Менухина телефильм о его жизни “Семейный портрет”, сделанный в 1991 году Тони Палмером. Из фильма явствовало, что Иегуди слишком редко бывает дома и слишком поглощен своей карьерой, поэтому его дети страдают от полного отсутствия отцовской заботы и любви. Палмер привел довольно резкое высказывание его сестры Ялты, которая упрекала родителей в том, что они слишком много внимания уделяли Иегуди в ущерб девочкам. Процитировал и мудрого, глубокого психолога Диану: “Он не ведает зла, и потому ему легко жить — бремя ложится на тех, кто ограждает его от зла, когда оно встает на его пути”.
Иегуди и его жена были глубоко оскорблены этим предательством. А Элеонор Хоуп ничуть не удивилась. “Я давно ждала чего-то подобного, — призналась она. — Да только он и слышать ничего не хотел. Уж очень был доверчив”. Диана всегда была настороже, чтобы он не попал в подобную западню. Блестящая, ироничная, остроумная, она сама подсмеивалась над собой, над тем, как она яростно кидается защищать его. “Чудовищно откровенная и откровенно чудовищная Диана” — так она однажды назвала себя. А в одном из интервью сказала: “Иегуди нужно знать. Он такой простодушный, добрый. Никогда ни о ком не сказал худого слова. Всем даст денег, кто ни попросит, всем уделит время. Мне ли не знать, что все говорят: он ангел, а я цербер. Но кто-то ведь должен проявлять твердость”.
Менухин искренне огорчался, что слишком насыщенный график мешает ему быть с семьей в трудные минуты. Он был просто раздавлен, когда его любимая сестра Хефциба, пианистка, много лет выступавшая с ним в концертах, умерла от рака. Она лежала в больнице в Ганновере, а он в этот день должен был дирижировать в Цюрихе. Из-за перегруженного расписания он не сумел повидаться с ней перед смертью, и это мучило его всю жизнь. Когда потом умирал муж Ялты, Джоэл, Иегуди оставил все дела и полетел к нему. Однако семья Иегуди считала, что возвышенный строй его души иногда не позволял пробиться живому человеческому чувству. Зачастую его больше волновали идеи и замыслы, чем реальные люди.
Зато эти идеи и замыслы были поистине титаническими и требовали титанической энергии. К ним относятся и его собственные музыкальные открытия, и его пламенный интерес к сплаву различных традиций и культур. Особенно удачно это получилось в отношении джаза и индийской музыки. Он играл и записывался с джазовым скрипачом Стефаном Граппелли, их совместные выступления пользовались огромным успехом. А сотрудничество с Рави Шанкаром началось еще в 1952 году, когда он поехал в Индию и познакомился с уже знаменитым ситаристом. Шанкар потом рассказывал, что они сразу же почувствовали интерес друг к другу — и как люди, и как музыканты. Началась их долгая дружба, благодаря которой Менухин все глубже и глубже погружался в индийскую культуру, музыку, философию. И синтез двух, казалось бы, несочетаемых музыкальных традиций заметно изменил направление классической индийской музыки, а также познакомил западную публику с Шанкаром, чью игру на ситаре она смогла по достоинству оценить.
В Индии же Менухин приобщился к йоге, его учителем был Неру. Он неукоснительно выполнял гимнастический комплекс и высоко ценил систему дыхательных упражнений, благодаря которой можно добиться высокой степени концентрации. Последние сорок лет своей жизни Менухин почти каждый день стоял на голове, практиковался, концентрировал внимание, медитировал. Пытался даже играть на скрипке в положении вверх ногами, а однажды на торжественном концерте, посвященном столетию Берлинского филармонического оркестра, продирижировал, стоя на голове, отрывком из Пятой симфонии Бетховена; при этом такт он отбивал ногой. Герберт фон Караян не оценил юмора. Зато сам Менухин с удовольствием смеялся вместе со всеми над карикатурами на себя, знаменитого классического скрипача, играющего стоя на голове.
Менухин с удивительным равнодушием относился к своим прошлым достижениям. Он записал сотни концертов, в том числе сольных, и как скрипач и как дирижер, но почти никогда не слушал свои записи. Все это теперь в прошлом, считал он, надо заниматься чем-то новым.
Впрочем, один раз у него все-таки возникло искушение более внимательно проанализировать свои ранние записи — музыкальные критики считают их лучшими. Это произошло, когда французский кинорежиссер-документалист Брюно Монсенжон делал фильм о Менухине. Двухчасовая лента Монсенжона “Иегуди Менухин. Скрипач столетия” имела огромный успех, особенно во Франции. В этом фильме ранние записи Менухина с великими дирижерами и знаменитыми оркестрами двадцатых и тридцатых годов сопровождаются его более поздними высказываниями относительно собственной игры: “Вот здесь мне нравится моя левая рука”, — комментирует он, например, какой-то крупный план, или: “Очень, очень неплохо”. К тому времени застенчивый толстощекий еврейский мальчик из Сан-Франциско уже стал своим собственным строгим судьей и остроумным собеседником; он не только рассуждал о тонкостях своего исполнения — порой весело, чуть ли не с озорством, — но и рассказывал о событиях, связанных с тем или иным концертом, и о чувствах, которые тогда испытывал.
Фильм показал, какой долгой и разнообразной была одиссея его профессиональной жизни. Мы слышим его исполнение, которое служит лейтмотивом этих воспоминаний: здесь и бесконечно разнообразное вибрато, и грациозная легкость, и оригинальная фразировка, и удивительный, свойственный только ему звук, и порой неожиданно резкие акценты. Звучит музыка — большие отрывки великих произведений, некоторые из них записаны в самом начале музыкальной карьеры Менухина, и мы понимаем, почему этот музыкант, которого потом начала тяготить столь огромная слава, покорял сердца и души нескольких поколений.
Менухин играл долго, очень долго. Но в конце концов, к его глубокому огорчению, возраст начал сказываться на гибкости суставов, пальцы уже не с прежней легкостью выполняли его приказания. И он перестал играть в концертах на скрипке и взял в руки дирижерскую палочку — для него было так просто и естественно переключиться на дирижирование. Играть и практиковаться он продолжал ежедневно, но для себя. И лишь немногие знали — не считая, конечно, его семьи и близких помощников, таких как, например, Элеонор Хоуп, — как сильно он скучает по скрипке. Всю свою энергию он стал отдавать “своим оркестрам”. Особенно тесно — и до конца своих дней — он сотрудничал с двумя оркестрами: Sinfonia Varsovia и Литовским камерным. Дирижировал он и многими другими, очень любил Philharmonica Hungarica — оркестр, который был создан в Германии сначала из венгерских музыкантов, бежавших из своей страны в 1956 году от советских репрессий, но постепенно пополнялся все новыми и новыми противниками коммунистической диктатуры. В таких случаях Менухин бросался на выручку не раздумывая.
