Он умер, как и следовало от него ожидать, начав еще один год своей жизни с сумасшедшим графиком концертов, в том числе сольных, лекций, обсуждений, встреч с политическими деятелями. Благодаря своей энергии ему удавалось скрыть, что он уже давно неважно себя чувствует, — его беспокоило сердце, но он никому не рассказывал о своих мучительных болях, и тем более любимой жене Диане, у которой тоже начало сдавать здоровье. Ему предстояло напряженнейшее турне — тринадцать концертов в течение восемнадцати дней, в том числе восемь ежедневных. Он выбрал время слетать домой, в Лондон, и повидать Диану. Но 9 марта, когда пришло время возвращаться в Германию, у него развилось воспаление легких. Он дышал с трудом; было видно, что он нечеловечески устал. В пятницу утром спешно созвали консилиум врачей, и стало очевидно, что положение очень серьезное. Он страдал от сильных болей в спине и в груди. Это был тяжелый сердечный приступ.
Тем не менее он полетел в Берлин, где его немедленно (и насильственно) положили в больницу и сразу же начали лечить. Ему стало значительно лучше, но в пятницу утром он позвонил своей верной помощнице Элеонор Хоуп, которая последние двадцать четыре года была его генеральным менеджером, и пожаловался на боли в груди. Она вспоминает:
Я бросилась в больницу — его сердце отказывало. С полчаса я сидела у его постели и с тревогой смотрела на монитор в его изголовье, где шла прямая линия; врачи делали ему инъекцию за инъекцией. Он рассказывал мне о своем телефонном разговоре с вдовой израильского премьер-министра Леей Рабин, они обсуждали положение на Ближнем Востоке. Миссис Рабин сказала ему, что королю Хусейну нравится его идея федерации семитских государств, это и в самом деле единственный способ добиться мира в регионе. Его прекрасные голубые глаза стали темнеть, темнеть, он улыбнулся, произнес: “Федерация семитских государств… ради этого нам стоит трудиться!”
И тихо, мирно скончался.
Его тело привезли в Англию 18 марта, там собралась вся его убитая горем семья. Он лежал в своем доме на Честер-сквер в открытом гробу с таким ясным, спокойным лицом; вокруг собрались родные, многочисленные сотрудники, помощники, прислуга, все пришли проститься с ним. А на следующий день состоялись скромные похороны в школе Иегуди Менухина в Сток-д’Аберноне, присутствовали Диана, Кров, Джереми и Джерард, его дочь Замира и ее муж Джонатан, его внуки, личные помощники, сотрудники, музыканты, все ученики и преподаватели школы, несколько его самых близких друзей. После молитв, коротких речей и музыки была прочитала еврейская заупокойная молитва кадиш, и его похоронили возле дуба, который он посадил в день своего восьмидесятилетия на территории школы, ставшей одним из памятников ему на долгие времена.
Все прошло тихо и в узком кругу Мир отдал дань его памяти несколько месяцев спустя. В Вестминстерском аббатстве собрались королевы, принцы, президенты, послы и импресарио, педагоги и защитники прав человека, музыканты и тележурналисты. Все вспоминали человека, которого далай-лама назвал своим духовным братом, а Нельсон Мандела приветствовал как гражданина мира и посланника доброй воли.
Церемония, одна из самых пышных, какие только проходили в аббатстве за последние годы, как в зеркале отразила жизнь лорда Менухина в его публичной ипостаси: здесь царили эклектика, союз культур и наций, воодушевление. Были представлены почти все великие мировые религии: принц Садруддин Ага Хан цитировал Коран и говорил о том, что Менухин жил “скромно и бережливо, как повелел Господь и как того требовало высокоразвитое чувство справедливости”; раввин Давид Голдберг, который присутствовал на семейных похоронах в марте, прочел отрывок из книги пророка Исайи и кадиш; монах Дом Лоуренс Фримен огласил письмо другого отшельника — далай-ламы, — который говорил, что потерял “дорогого друга и соратника в борьбе за мир между народами, за милосердие друг к другу”. Бывший архиепископ Кейптауна Десмонд Туту рассказал о том, что игра Менухина, которого он услышал подростком, когда великий скрипач выступал в нищих поселениях ЮАР, изменила всю его жизнь. А когда все хором запели “Хвалите Господа, все народы” и “Хвали, Иерусалим”, казалось, это поет сама душа Англии.
Баронесса Тэтчер сидела напротив сэра Эдварда Хита, вместе с ней пели десятки послов, действующих и в отставке, которые представляли многочисленные страны, где Менухин выступал так часто и с таким успехом. Здесь присутствовали представители королевских домов Европы, как правящие, так и находящиеся в изгнании: королева Испании и королева Бельгии Фабиола, король Греции Константин и королева Анна-Мария, принцесса румынская Маргарита, принц Раду из рода Гогенцоллернов, король Иордании Хасан, наследный принц и принцесса Югославии — они желали отдать дань благодарности многочисленным мирным инициативам Иегуди Менухина, ведь Югославия готовилась к миру со всем миром после этнических столкновений в Косове. Королевскую семью Великобритании представляли принц Чарльз, герцогиня Глостерская и сэр Ангус Огилви.
Но блеск и шум мало что значили для Менухина, как сказал в своем выступлении близкий друг его семьи профессор Джордж Стейнер. Он хотел, чтобы его слышали не только музыканты и пришедшие на его концерт любители музыки, но и неимущие и угнетенные, беженцы и те, кто стремится к перемирию. Профессор Стейнер назвал его “гуру нынешнего мира, чей экуменизм возник как следствие его глубочайших познаний и трагического предвидения опасностей, грозящих миру”.
Особенно высоко ценила и любила Менухина Германия — за его начавшиеся в далеком прошлом и не всегда удачные попытки помирить воевавших друг с другом врагов. Из Германии на траурную церемонию приехало очень много народу: бывший спикер бундестага Рита Зюсмут, бывшие германские послы и государственные деятели, актеры, музыканты, деятели культуры.
Однако в стремлении Менухина примирить все народы было много наивного, мягко заметил профессор Стейнер и рассказал эпизод, который вызвал улыбку у всех, кто был свидетелем его страстных порывов. В 1967 году, когда началась Шестидневная война, Менухин позвонил ночью Стейнеру: “Едемте со мной. Мы вдесятером должны немедленно лететь на Ближний Восток и встать между воюющими”. Он был убежден, что это тотчас же положит конец военным действиям между арабами и израильтянами. А профессор Стейнер, как он признался собравшимся в аббатстве, до сих пор упрекает себя за то, что по легкомыслию высмеял идею Менухина.
Конечно, на церемонии звучала прекрасная музыка. Сопрано Ариана Цукерман в сопровождении скрипки, на которой играл Дэниел Хоуп, исполнила Erbarme dich, mein Gott из “Страстей по Матфею” Баха; молодой тенор Иэн Бостридж заполнил своим голосом огромное, наполненное до отказа людьми пространство Вестминстерского аббатства арией Comfort ye ту people из “Мессии” Генделя; и что особенно трогательно — двое учащихся школы Иегуди Менухина в Сток-д’Аберноне, Алина Ибрагимова и Никола Бенедетти, сыграли Адажио из Концерта для двух скрипок Баха.
Но особенно взволновала всех молитва, которую написал сам Иегуди Менухин; ее прочитали Кров и Джереми. Она была эклектичная и человечная, как сам Менухин.
Он просил в ней помочь ему сохранить свою способность “удивляться, радоваться и открывать новое”, просил, чтобы ему было позволено “всюду будить чувство прекрасного” и никогда не утратить “животворную потребность защищать все, что дышит, нуждается в воде и в пище, все, что страдает”.
И дальше: “Пусть те, кто переживут меня, не скорбят обо мне, но отдадут свою доброту, участие и мудрость другим, как отдавали все это мне. Мне бы хотелось еще несколько лет порадоваться плодам моей счастливой и такой щедрой ко мне жизни, рядом с моей любимой женой, с моей семьей, музыкой, друзьями, литературой, моими многочисленными проектами, хотя в этом мире разных культур и народов я был одарен таким счастьем, такой любовью и такой заботой, каких хватило бы на тысячу жизней”.
