У каждого следователя «Роте капелле» был собственный почерк. Так, секретарь уголовной полиции Альфред Гепферг отличался изобретательностью и коварством. При допросе Либертас Шульце-Бойзен он учел открытость ее характера, может быть, излишнюю доверчивость, и подсадил в ее камеру провокатора — секретаршу канцелярии реферата IV-Б6 РСХА Г. Брайтер. Та сумела добиться расположения Либертас и войти к ней в доверие. Либертас посчитала, что ей представилась счастливая возможность через Брайтер предостеречь друзей, оставшихся на свободе. Ее порыв был вызван благим намерением, и при этом она не думала о себе. Тем не менее все это было превратно истолковано, и гестапо распространило порочащие Либертас слухи, вероятно с целью скрыть прежде всего истинные обстоятельства дела.
Не менее тяжелыми, чем избиения, были многочасовые, беспрерывные допросы под слепящей глаза настольной лампой. Среди протоколов имеются отметки, свидетельствующие о четырехчасовых и больше допросах.
Вольфганг Хавеман, он же Итальянец, оставил живые, остро схваченные наблюдения о том, как проходили допросы в зондеркоманде «Роте капелле». Он был арестован 26 сентября 1942 года в школе связи в Мюрвике и вечером того же дня доставлен в Берлин в резиденцию гестапо. Допрос Хавемана вел Штрюбинг. В комнате следователя на отдельном столике лежали объемистая папка с листовками, которые распространяли антифашисты, альбом с несколькими десятками фотоснимков. Следователь попросил Хавемана просмотреть альбом и сказать, кого он знает из запечатленных на фотографиях людей.
— Кто это? — не удержавшись, спросил Хавеман.
— Это люди, которых ваш дядя вовлек в антигосударственный заговор!
— Не может этого быть! — воскликнул Хавеман.
— Ваш дядя поначалу тоже удивлялся, что дело так разрослось, — не без самодовольства усмехнулся гестаповец. — Но потом, делать нечего, признал свою вину в том, что сбил доверчивых овечек с пути истинного.
Хавеман рассматривал фотоальбом, узнавая некоторых родственников и друзей Арвида Харнака. Но было немало и таких, с которыми он столкнулся впервые.
— Обратите внимание на этого солдата, — прервал размышления Хавемана следователь. — Какие люди падают к нам с неба. Москва не поскупилась на подарки для рейха. — По мнению Хавемана, парашютист находился в гестапо уже в начале октября.
— Нет, никогда не видел этого человека.
— Вы не ошибаетесь? Может, память подводит?
— Да нет, с памятью все в порядке.
Неожиданно для себя Хавеман услышал вопрос, которого никак не ожидал.
— Скажите, лейтенант, почему вас называют Итальянцем?
— Кто, я — Итальянец?! Первый раз слышу об этом.
Следователь быстро вынул из ящика стола досье с
допросами Арвида Харнака, нашел нужную страницу.
Хавеман прочитал в показаниях А. Харнака, что весной 1941 года якобы советник посольства СССР в Берлине Эрдберг поинтересовался, на кого мог бы в дальнейшем ориентироваться Советский Союз. Харнак назвал несколько имен, в том числе своего племянника.
— Мне ничего об этом не известно, с дядей мы на этот счет не говорили.
Хавеман внезапно вспомнил, что какой-то разговор с дядей все же вел, но о чем, не мог восстановить в памяти. Следователь внимательно наблюдал за выражением лица допрашиваемого.
— Вам действительно нечего вспомнить, Хавеман?
— Я уже ответил по существу вопроса, добавить мне нечего.
— Многие упорствовали в этом кабинете, пока не отведали плетей. Смотрите, чтобы вам не пришлось пойти по их стопам.
Следователь взял папку с листовками, брошюрами и выходившей в подполье газетой «Иннере фронт».
— Вот эта листовка вам о чем-нибудь говорит?
— Нет. — Хавеман вернул следователю небольшой листок газетной бумаги, имевший, по мнению гестаповца, взрывоопасную силу.
— Теперь взгляните на эту листовку.
Следователь, как фокусник, извлекал из досье все
новые материалы.
— Чтобы не выглядеть круглым идиотом, — признался впоследствии Хавеман, — я, наконец, заявил, что одну листовку видел и обсуждал с дядей.
Следователь тут же зафиксировал улику против Харнака и на следующем допросе показал Хавеману объяснения дяди.
Харнак признал, что действительно обменивался с племянником мнениями по поводу листовки, но лишь потому, что точки зрения его и племянника существенно расходились. Хавеману стало не по себе. Это состояние не ускользнуло от следователя.
— Вы что-то хотите добавить?
— Нет, тут все сказано.
— Будем считать, что на этом наши деловые встречи пока прекращаются. О том, какие военные секреты вы передали дяде, вас допросит военный прокурор Редер.
Об этом В. Хавеман рассказал на Лубянке в начале 1944 года.
В феврале 1942 года он был приговорен к девяти месяцам тюрьмы за «недонесение властям по факту государственной измены». В апреле 1943 года заключение было заменено отправкой на Восточный фронт. Хавеман был назначен начальником пункта радиослежения на полуострове Керчь. В ноябре 1943 года его ранили в обе ноги и взяли в плен.
Это был единственный случай, когда кто-то из окружения А. Харнака — Шульце-Бойзена оказался волею судеб в советском плену. На советско-германском фронте между тем находились Бодо Шлезингер (расстрелян), Карл Беренс (был под Ленинградом, отозван и повешен в Берлине), граф Кай фон Брокдорф (расстрелян на фронте эсэсовцами), Альфред Траксель (убит в бою). Кого или что они защищали на фронте, на войне, против которой выступали и которую пытались предотвратить? Не жалкий ли конец они предпочли для себя? Что ж, каждый выбирает свою судьбу сам. Люди чести, они предпочитали борьбу в подполье, тяжелую и рискованную, сдаче в плен.
С Хавеманом беседовали впоследствии офицеры немецкого отдела внешней разведки. Начальник отдела А.М. Коротков поручил им выяснить обстоятельства провала Корсиканца и Старшины.
Хавеман, беседуя с разведчиками, припомнил обрывки замечаний, сделанных следователем в разговоре по телефону, и то, что услышал на суде. Из этого у него сложилось впечатление, что осведомленность гестапо об организации Харвака — ШульцеБойзена основывалась главным образом на результатах расшифровки перехваченных радиограмм. Но не исключено, что у гестапо могли быть еще какие-то источники. По словам Хавемана, Арвид Харнак все отрицал несколько недель. Но, видя, как из-за этогс страдают другие арестованные, подтвердил сведения об организации, уже известные гестапо. По мнению Хавемана, во время следствия Харнак показал себя как стойкий и бесстрашный боец.
Героически вел себя в тюрьме Карл Беренс. К нему был проявлен повышенный интерес, как к связнику между Харнаком и радистом Коппи, и гестаповцы рассчитывали услышать от него ценные признания. Но ничего не добились. По словам Хавемана, Траксель сообщил одному из членов организации, что радиоразведка установила, кто скрывается под таинственными кличками, и гестапо вело их активную разработку. В руках гестапо оказался Адольф Гримме (Новый). Гестаповские следователи пытались установить, насколько тесно он связан с организацией и как глубоко проник в структуру рейха.
Коротков внимательно прочитал все показания Хавемана. На их основании он пришел к выводу, что провал Корсиканца и Старшины произошел в результате того, что немцы раскрыли код, оказавшийся в их руках. Но каким образом это произошло? Не исключалось предательство в одном из звеньев разведывательной цепи. Не имея в тот момент полных данных, Коротков допускал подобную возможность. «Непонятная» шифротелеграмма Франца (он и был тем солдатом, упавшим с неба, в котором следствие проявило особую заинтересованность), полученная Центром в октябре, была, следовательно, сигналом опасности, поданная Хесслером. Свои соображения Коротков доложил П.М. Фитину, который принял их к сведению.
В июне 1944 года по его просьбе Хавеман был возвращен в лагерь для военнопленных номер 27 под Красногорском.
Характерно, что, находясь в советском плену и будучи допрошенным, Паннцингер отзывался, например, об Арвиде Харнаке, Харро Шульце-Бойзене и Курте Шумахере как о людях чуть ли не «малодушных», приписав им немыслимые пороки. Хотя никто ему всерьез уже не верил. Начальник абвера-III (контрразведка) генерал Бентевеньи на Лубянке не подтвердил показания Паннцингера и, более того, отозвался о Шульце-Бойзене как о мужественном человеке, презиравшем смерть и ненавидевшем нацизм.
