Гордон вышел из кабинета Артузова в приподнятом настроении, хотя и понимал, какая ответственность возложена на него и как много предстоит сделать, чтобы пополнить разведывательную сеть новыми источниками информации.

По прибытии в Берлин Б.М. Гордон, он же Рудольф, он же Густав, немедленно приступил к работе, так как времени на раскачку не было: в резидентуру ежедневно поступали запросы Центра и проводились встречи разведчиков с агентами. Гордон, ознакомившись с состоянием дел, разбил их на три группы. В первую отнес дела и поручения, которые при нынешнем положении резидентура не могла выполнить. Во второй сосредоточил то, что требовало, несмотря ни на что, немедленного, срочного решения. К третьей группе отнес дела, которые могли быть исполнены по мере сил и возможностей. Ему сопутствовал успех. Узнав об Арвиде Харнаке и посмотрев на него на одном из приемов в посольстве, он сумел по достоинству оценить прогрессивный образ его мыслей — непримиримое отношение к фашизму, сильную индивидуальность, наделенную, несомненно, задатками лидера. Гордон организовал работу с Харнаком, которая дала положительные результаты.

Харнак познакомил Белкина с Карлом Беренсом — слесарем спецотдела фирмы АЕГ, выполнявшей военные заказы.

Он узнал о нем через членов Коммунистического союза молодежи, обучавшихся в вечерней гимназии, где преподавала его жена Милдред. По ее рекомендации Харнак пригласил Беренса в кружок, который под его руководством занимался изучением экономических проблем социализма и теорией марксизма. К это-

ЦК решениях, якобы не вскрыл корней появления уклонистов, не использовал в этих целях «блестящее выступление прокурора Вышинского», был недостаточно самокритичен и не признал своих «ошибок». Ссылка на А.Я. Вышинского показывает, что Кашицкая умело использовала конъюнктуру, она не пояснила, в чем состояли «ошибки» Гордона, посчитав, видимо, достаточным свой глубокий реверанс в сторону «блистательного» прокурора.

Как считала Кашицкая, Гордон поддерживал «предосудительные» контакты с послом Я.З. Сурицем[4], в кабинете которого висел портрет Бухарина с надписью: «Дорогому Сурицу, старому другу и товарищу, с любовью. Н. Бухарин». Вместо того чтобы разоблачить скрытых врагов, Гордон, писала она, панибратски общался с советником полпредства С.А. Бессоновым, а также некоторыми другими «сомнительными лицами». Доносчица была не способна понять, что для успешного выполнения поставленных перед ним задач Б.М. Гордон был обязан «сработаться» с руководством посольства, прежде всего послом, а также иметь опору в колонии советских граждан.

Б.М. Гордон не мог понять, что происходило в Центре. Ни на одно его срочное обращение он не получил ответа. Резидент попросил Москву дать оценку отправленной разведывательной информации, чтобы иметь представление, правильно ли работает резидентура и не появились ли у нее сомнительные источники. Но и на этот раз ему не прислали ни строчки.

Гордон представить себе не мог, что творилось в это время в центральном аппарате разведки, в котором каждый день открывались вакансии, а прежние руководители таинственным образом исчезали. Какие-то слухи, конечно, доходили до него, но он им отказывался верить.

Атмосфера неопределенности, все более приобретавшая характер подозрительности и недоверия, как отражение политической борьбы в Советском Союзе, воцарилась в постпредстве и других совучреждениях в Германии.

В мае 1937 года Б.М. Гордон был вызван в Москву. Вряд ли доносы Кашицкой были единственной причиной. О том, что все ее писания были бредом больного воображения, стало ясно, как только по указанию Москвы был открыт служебный сейф Гордона в Берлине после его отъезда. При вскрытии хранилища, отметила спецкомиссия, образованная в представительстве, были обнаружены: сборники документов о советско-германских отношениях за 1933—1936 годы, копии отчетов консотдела за 1935-й и 1936 годы, похвальные грамоты Гордона за достигнутые результаты работы за границей.

Но искали прежде всего компромат, а все прочее в глазах комиссии, вероятно, значения не имело.

Нельзя исключать, что Б.М. Гордон был репрессирован в связи с так называемым делом А.Х. Артузова, рекомендовавшего его на работу во внешнюю разведку. Б.М. Гордон был реабилитирован посмертно.

С отъездом Гордона в Москву берлинская резидентура осталась без стабильного руководства.

Рубен провел последнюю встречу с Корсиканцем в декабре 1938 года, будучи тяжело больным, не подозревая, что скоро пробьет его последний час. С января 1939 года встречи с Корсиканцем прекратились на полтора с лишним года.

В ноябре 1940 года В.М. Молотов посетил Берлин и по возвращении в Москву на заседании Политбюро ВКП(б) доложил, что Германия готовится к войне против СССР. Сталин по этому поводу заметил, что доверять Гитлеру на слово нельзя, и следует укреплять оборону Советского Союза. Это значило, что разведке необходимо усилить свою работу, прежде всего в самой Германии. Поредевшие ряды разведки пополнили выпускники разведшколы ШОН[5], а также сотрудники, пришедшие с партийной работы и из подразделений контрразведки.

В Берлине в руководстве совзагранучреждений произошли кадровые перемены. В ноябре 1940 года прибыл новый посол В.Г. Деканозов, которого Сталин знал по партийно-государственной работе в Грузии. В 1938—1939 годах Деканозов, в свите Л.П. Берии перекочевавший из Тбилиси в Москву, занимал важные посты в Главном управлении ГБ НКВД. В мае 1939 года он получил назначение заместителем наркома иностранных дел СССР.

В начале сентября 1940 года в Берлин приехал новый резидент внешней разведки Амаяк Захарович Кобулов, он же Захар, до последнего времени занимавший должность заместителя наркома внутренних дел УССР. Впервые берлинскую резидентуру возглавило лицо столь высокого ранга. Но ранг еще не делает из человека личности. Документы, в том числе из президентского архива, и воспоминания тех, кому пришлось встречаться с Кобуловым, оставили о нем противоречивые суждения и в целом не очень лестные.

Существовало мнение, что, несмотря на свои недостатки, Кобулов все-таки работал неплохо и обеспечивал Москву необходимой информацией. Есть восторженные отзывы, вроде того, что берлинская резидентура перед войной в стенах центрального аппарата внешней разведки славилась. Но все ли было так?

А.З. Кобулов, младший брат Б.З. Кобулова — приближенного к Берии лица и одного из руководителей НКВД — выдвинулся, по-видимому, благодаря протекции. Он родился в семье мелкого торговца, армянина, в 1906 году в Тбилиси. Окончил пять классов коммерческой школы. Длительное время Амаяк работал счетоводом, кассиром, бухгалтером на мелких предприятиях и в ателье. В 1927 году, когда отшумели бурные ветры революции и Гражданской войны, он поступил на службу в органы безопасности Закавказья, возможно по рекомендации брата. Почти десять лет А. Кобулов переезжал из одного кавказского города в другой, каждый раз поднимаясь по ступенькам служебной лестницы. После массовых чисток и репрессий в 1938 году, когда в стране ощущался недостаток кадров во многих областях, Амаяк сделал стремительный рывок и взлетел, мягко приземлившись в кресло замнаркома внутренних дел Украины. Оказалось, что это лишь трамплин, чтобы перейти в более высокую сферу, которая для него замкнулась поездкой в Берлин. Отправляясь за рубеж, А. Кобулов взял с собой жену, подросткового возраста дочь и сына.

В Берлине Кобулов начал с того, что попытался добиться беспрекословного подчинения оперработников, показав им, кто является «хозяином», а кто просто исполнителем. Одного из выпускников разведывательной школы — ШОН он попытался сделать своим переводчиком и чем-то вроде адъютанта и денщика одновременно. Он таскал его всюду за собой, мешая ему выполнять оперативные обязанности. Хождения начинались с утра, когда Кобулов посещал кафе. Заказав завтрак, он мгновенно проглатывал его и отправлялся в следующее кафе, так как одной порции ему не хватало. Как только молодой разведчик попробовал протестовать против отведенной ему роли, Амаяк свирепо набросился на него: ты забыл, с кем имеешь дело? Что ты по сравнению со мной?! Будешь пререкаться, сгною в подвалах Лубянки, выбирай! Разведчик, с трудом сдерживая себя, урегулировал отношения с Кобуловым, но постепенно все-таки отошел от него, найдя, казалось, защиту в лице посла Деканозова.