Он вдруг заметил, что присматривается к аппалузам – с нетерпеливым любопытством и даже со страстью. Их стоимость постоянно росла с того самого дня, как он стал работать на Гибби: если раньше стартовая цена была не больше тридцати долларов, то позже за некоторых лошадей, особенно за выращенных на определенных ранчо, в частности у Пиви Лавлесса, давали уже сотню; Пиви Лавлесс задался целью вернуть, как он говорил, былую славу этим прекрасным равнинным коням, охотничьим и военным, самой этой породе, испорченной неотесанными иммигрантами и ничего не понимающими в конском деле восточными переселенцами, которые скупили у нез-персэ остатки северо-западных «палоузов» с ободранными копытами и белыми ободками вокруг глаз; табун был конфискован правительством США и продан на пункте сосредоточения, перед этим вождь Джозеф и его команда прогнали их тысячу сто миль, сперва по разлившейся Змеиной реке, потом через Биттеруты по тяжелейшему перевалу Лоло, сквозь тринадцать сражений и стычек с десятью различными подразделениями американской армии, и каждый бой, благодаря этим великолепным животным, кончался разгромом федеральных врагов и их бегством к месту дислокации – все это, однако, лишь для того, чтобы в конце концов прибыть в Айдахо, в резервацию Лапвай, где коней отобрали, а каждому всаднику выдали по Библии. Везучие, но бестолковые покупатели невероятных лошадей превратили их в нечто, передвигающееся на четырех ногах и помахивающее гривой, так что за двадцать или тридцать лет эти пятнистые равнинные кони, потомки лошадей ледникового периода, изображенных на стенах французских пещер, легендарных коней Ферганы, взращенных между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей в степях Центральной Азии и Узбекистана, потомки Ракуша, пятнистого коня храброго Рустама, увековеченного на персидских миниатюрах и в эпической поэме Фирдоуси[304] «Шах Намэ», дальневосточных китайских серебристых скакунов, мифических коней, что потели кровью, галопирующих кобылиц Монгольской Орды и хана Аттилы, андалузских лошадей Испании, привезенных на корабле в Мексику для диких набегов конкистадоров, целого трюма пятнистых скакунов из табуна липпизанов самого Триеста, высадившегося в Веракрузе примерно в 1620 году, тех самых коней, которых шестьдесят лет спустя бросили перепуганные восстанием пуэбло испанцы и продали куда больше интересовавшимся овцами землепашцам – шошонам, каюсам, нез-персэ, черноногим, кайна, арикара, сиу, кри, кроу – так что теперь в степях Северной Америки, больше известных как Великие Равнины, эти кони были низведены до уровня собачьего мяса.

Через несколько месяцев, наслушавшись от Пиви аппалузских историй, Кеннет спросил его прямо:

– Пиви, как ты думаешь, если разводить аппалузов, что-нибудь получится? На них есть спрос?

– Хороший вопрос. Знаешь, мой младший сейчас на каникулах, заговорили, чем ему заняться, и тут он заявляет, что и не думает оставаться на ранчо. Ладно, говорю, не хочешь, не надо, ты уже взрослый. Но будь я помоложе и начни все с начала, я бы подумал об аппалузах, много кто приглядывается сейчас к аппалузам. И знаешь, что он мне ответил? Ни за что, говорит, не буду возиться с лошадьми, хочу, говорит, найти работу с телекамерой, повторял тебе тысячу раз. Ну да, он с детства возится с фотокарточками, но они все какие-то странные, и кто будет платить за это деньги? Но он говорит, это совсем другое дело, это все новое, видеоленты или что-то вроде, вот что он имеет в виду. Может, спутался с чертовыми коммуняками, не знаю. Ладно, ему охота туда, где потруднее. А на твой вопрос – если человек хоть что-то понимает в лошадях, если есть интерес и кое-какие средства, если не бояться затянуть потуже пояс, то я бы на его месте подумал – аппалузы очень неплохая ставка.

– Предположим, он знает совсем мало, а средств нет, что тогда?

– Тогда он или научится или сломает шею, чего уж проще? В округе несколько человек уже разводят хороших аппалузов. Это практично, есть даже чертов производитель, да, отличный скаковой конь с естественной плоской поступью, старый индейский шаффл, оттого-то он и ходит так долго и не останавливается. Два моих кореша начинали еще в тридцатых, но война все поломала. Ты с кем-нибудь говорил?

– Только с тобой.

– Я не в счет. Можно потолковать, например, на ранчо Кука Роберда из Колорадо. Он много лет возится с аппалузами и кватерхорсами, вывел весьма качественного чистокровного производителя, поговаривают, из австрийско-польских пятнистых коней, такие тут ходили слухи, ох, сто лет назад, их еще называют липпазанеры, слыхал про таких? А еще говорят, что этот конь достался ему от цыгана, когда через те края проходил табор. Еще есть Клод Томпсон в Орегоне, разводит арабских скакунов. Живет тут неподалеку отставной вояка, Джорж как-там-его, они на пару кое-что сделали для конского аппалузского клуба. Я слыхал, его пра-пра-дядюшка или прабабка, а может еще кто купил пару коней у нез-персэ, давным-давно, на правительственной распродаже, так им досталась эта порода. И еще пара человек. Нужно сказать, эта порода давно потерялась, а они восстанавливают. Национальная Ассоциация признала ее всего два года назад. Но тебе придется бросить работу. На твоем месте я бы начал с серьезной селекции. Займись качеством: всех, кто не вписывается в первый класс – кастрировать, бесполезных, калек и просто слабых посылай на консервную фабрику. Это будет нелегко. И как следует веди записи.

Через полчаса, проходя мимо чужого забора, Кеннет увидал, как Пиви рассказывает что-то Гибби Амакеру; оба смеялись, как он тут же решил, над новым анекдотом о Кеннете Свитче, разводящем аппалузов – он тогда подумал, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, и Кеннет Свитч им еще покажет. (Ему не представилось такой возможности. В середине зимы Пиви утонул – совсем юный жеребенок, на котором он перебирался через неглубокий водослив, вдруг наступил копытом на треснувший лед, перепугался и нырнул в глубину. А в день святого Патрика умер Гибби Амакер – задохнулся, сунув в рот кусок мясного филе; он решил посмеяться над строчками забавного рассказа о пастухах-басках – это был не тот грубый анекдот о баране, резиновых сапогах и заскорузлых трусах, и не тот, что про чистку ботинок атласным одеялом, и не про скороварку, а всего лишь детская игра в слова, говорил сквозь тяжелые светлые усы его зять Ричард.

– Слушай, Гибби, семейство басков застряло в крутящейся двери. Знаешь, в чем тут мораль? Не толкай все свои баски к одному выходу… Господи, неужели так смешно? Эй, Гибби, что с тобой? Кто-нибудь! Эй, кто-нибудь, ПОМОГИТЕ.)

На следующее после приезда утро Вёрджил проснулся от немилосердного петушиного вопля. Электрические часы, жужжа и потрескивая, показывали 5:47.

Он спустился вниз, и Кеннет налил ему в чашку тепловатого кофе, Джозефина с Бетти еще спали. Вёрджил нервно переминался у кухонного стола. На двери висел плакат с всадником верхом на быке и в клубах пыли, внизу надпись «Господи, помоги удержаться». Небо на востоке было кроваво-оранжевым. Низкий голос Кеннета вжимал Вёрджила в клеенчатое сиденье испанского кресла, восьмиугольные головки гвоздей больно врезались в ляжки. Складки, тянувшиеся от носа Кеннета к углам рта, точно повторяли линию подбородка, получалась ромбовидная печать, разделенная пополам широкими потрескавшимися губами. Огромные глаза глубокого серого цвета частично прикрывались занавесками дряблой кожи, что свисала с бровей и опускалась на веки. Очки с полумесяцами бифокальных линз еще больше увеличивали глаза. Брови и редкие волосы сливались цветом с желтовато-коричневой кожей.

– Ты что-нибудь понимаешь в коневодстве, Вёрджил?

– Ни хрена. – Ему хотелось спросить Кеннета, почему он никогда не крутил свою дочь за лодыжки, предоставив это дело своему работнику.

– Ну что ж, думаю, к тому времени, когда ты покинешь ранчо Свитчей, ты будешь знать немного больше. Могу тебя заверить, что двадцать семь лет назад, когда мы только начинали это дело, я тоже ни черта не понимал. Все мои тогдашние познания о лошадях уместились бы на ногте большого пальца. Но у меня хватило ума понять, что я ничего не понимаю, и я взял к себе на работу Фэя Макгеттигана, который раньше служил у Пиви Лавлесса; Пиви утонул незадолго до этого, и уж Фэй-то знал – знает – лошадей, как никто другой. В первые годы было очень тяжело, особенно Бетти – она с трудом привыкала, но все закрутилось благодаря одному-единственному коню, одному коню: Зонтико – он из самых прекрасных аппалузов-производителей, когда-либо топтавших копытами эту землю. Видел в гостиной картины? Это Зонтико. – (В гостиной действительно висело множество фотографий мускулистого и атлетичного коня мышастой масти: павлиньи разводы расходились от блестящей белой попоны, прикрывавшей крестец и спину, над копытами белые носки, белая морда, на шее белый щиток. Кроме фотографий там висело еще несколько слабых, нарисованных по квадратам картин с акриловыми лошадиными мордами. Вёрджил догадался, что Кеннет писал их сам. Фотографии запечатлели Зонтико в разных позах и движениях – он несся галопом мимо привязанного к колышку теленка, стоял, о чем-то задумавшись, вырывался вперед на скачках, катался по траве, отдыхал, сидя на заднице, рвал голубую финишную ленточку, бросался в ключевую воду, принюхивался, спал и стоял на высокогорной тропе под качающимися на ветру ветками сосны – некрупный, но превосходно сложенный конь с веселыми живыми глазами, пухлые щеки придавали ему плутовской вид, но клочковатый крысиный хвостик вызывал у Вёрджила отвращение.)