Я надеялся, что в Онеге не догадаются о подоплеке этого сообщения. Так оно и вышло: большевики отозвали все свои силы, находившиеся к западу от города, и наши разведчики после этого встречали только маленькие разрозненные отряды.

Оставив в Нюхче сербский гарнизон, разместив наблюдательные посты в каждой деревне до самой Онеги — из лучших разведчиков мы набрали связных, которые быстро доставили бы нам информацию, передавая ее по цепочке, — я решил, что мы выполнили поставленные задачи и что было бессмысленно действовать дальше без подкреплений. Морские охотники не смогли бы оказать нам действенную поддержку, если бы мы решили атаковать саму Онегу, хотя Джонстон думал иначе и был не против предпринять подобную попытку. Тем не менее, два монитора подошли к Онеге и провели тренировочные стрельбы, во время которых враг спрятался в близлежащем лесу, вернувшись в город лишь тогда, когда дым мониторов скрылся за горизонтом.

Передышка для местных жителей оказалась краткой. Вскоре к Онеге подошел капитан Уортон на мониторе большего тоннажа и издалека выпустил по городу несколько пятнадцатидюймовых снарядов. Звук, с которым они летели, напоминал рев скорого поезда, проносящегося по тоннелю, а от их взрывов в радиусе нескольких миль содрогнулась земля и были разрушены многие дома. Перед местной церковью образовался огромный кратер, от чего здание покосилось под опасным углом наподобие Пизанской башни.

Бомбардировка оказала деморализующее действие на население, и лишь через несколько часов после того, как силуэт монитора скрылся за горизонтом, местные жители отважились выйти из укрытий. Пораженные ужасом, они разбились на группы и обсуждали ущерб, едва ли помышляя о немедленной мести. К сожалению, у нас не было под рукой войск, чтобы воспользоваться этим очевидным замешательством, и пришлось упустить эту возможность, ограничившись пристальным наблюдением. Однако результат предварительной бомбардировки открывал отличную дорогу для наших будущих операций.

В начале августа ситуация осложнилась в связи с тем, что союзники на севере России получили категорический приказ готовиться к полной эвакуации. Мне пришлось устроить штаб в Сумском Посаде, чтобы находиться в постоянном контакте с Кемью и решать сотни административных вопросов, связанных с управлением округом и Карельским полком.

В Кеми в это время Батлеру пришлось работать практически без сна и отдыха. К счастью, на его здравый смысл вполне можно было положиться, что снимало часть бремени с моих плеч.

По идее, не меньшее напряжение в это время должно было царить и в штаб-квартире главнокомандующего в Мурманске, однако складывалось впечатление, что их внезапно поразил недуг легкомыслия. Это проявилось в целом ряде эпизодов. Одним из них стала отправка мне некого животного в ответ на мою просьбу срочно прислать коня. До этого мне приходилось ездить на одной из артиллерийских лошадей Лака, но мой новый конь… Это было нечто! Его холка была длиннее, чем у любого животного, кроме жирафов из Лондонского зоопарка в Риджентс-Парке, у него была очень короткая и покатая спина, на которой не было места для седла, и все это заканчивалось крупом, украшенным хвостом, который, судя по размеру, должен был принадлежать той-терьеру. В качестве компенсации это существо ростом семнадцать ладоней было в избытке наделено другой крайностью — огромной головой, которую, казалось, грубо вытесали топором и посадили на длинную тощую шею. Его ребра выпирали самым удивительным образом, а ноги напоминали настоящие снегоступы. У нас также имелись подозрения, что у коня было не все в порядке с головой, так как он был сам не свой до газет и старой одежды!

Штаб-квартира долго игнорировала все мои протесты, но, в конце концов, мне удалось привлечь их внимание к тому факту, что просто забраться на это животное было подвигом, который приходилось совершать через окно второго этажа. Я предложил, чтобы в стандартную комплектацию к нему включили раздвижную лестницу. Мы также запросили шесть футов пенькового каната, чтобы изготовить из него искусственный хвост, без которого лошадь была вызовом благопристойности.

Мои неоднократные жалобы в штаб-квартиру, наконец, возымели действие. Я получил заказную посылку, в которой оказались наилучшие пожелания от Маккези и свежий лимон! Пожелания доставили удовольствие лошади, в то время как лимон мы использовали по назначению.

К разочарованию жителей Сумского Посада и окружающих деревень, этот лошадиный комедиант был вскоре спрятан среди других артиллерийских лошадей, и я продолжал эксплуатировать великодушие Лака, пользуясь одной из них. Иногда, если позволяли запущенные дороги, я менял свое средство передвижения на однотонный грузовик Форда. Однако даже в своем лучшем состоянии эти дороги можно было преодолеть лишь с помощью лопаты и лома, которые стали неотъемлемой частью «Форда» и не раз выручали нас, когда мы попадали в огромные выбоины или начинали буксовать.

Лучшая дорога в округе тянулась на протяжении нескольких миль вдоль реки Сумы, и мы воспользовались этим, когда к нам с очередной проверкой приехал майор Маккези. На этот раз он привез с собой отличную и дорогую удочку и большую коллекцию наживок, чтобы проверить свое умение на местном лососе.

Мы выбрали многообещающий водоем и нашли неподалеку прогнившую плоскодонку, которая могла оставаться на плаву с двумя пассажирами в течение двадцати минут до того, как начинала тонуть. Маккези достал свои снасти и приступил к рыбалке.

Мы знали, что в водоеме водится много рыбы — видно было, как она плавает, — однако эта рыба оказалась исключительно скучной и напрочь отказывалась соблазниться любой из самых разнообразных и привлекательных наживок, предложенных ей рыбаком. Через три часа безуспешной ловли терпение Маккези было истощено, хотя его красноречие только возрастало после каждого нового совета, поданного участливыми зрителями. В конце концов, мокрый и разочарованный, он сдался.

Его немного развеселило и заинтересовало наше предложение использовать гранату Миллса, подвешенную над поверхностью воды (мы всегда возили с собой в «Форде» несколько гранат в ящике для инструмента на случай непредвиденных ситуаций), но когда он понял, каким образом мы хотим добыть из воды улов, он ужаснулся. К его чести, надо признать, что он крайне неодобрительно отнесся к нашим браконьерским методам — однако он все же не оказался пуристом настолько, чтобы отказаться от своей доли улова.

На обратном пути Маккези мрачно наблюдал, как маленькие дети с легкостью таскали рыбу за рыбой крючками из проволоки.

Жители Сумского Посада ловили лосося с помощью общественных ловушек, которые плелись из ивовых прутьев и опускались на дно у быстрин рядом с верхним мостом. Рыбу чистили и коптили в домиках, возведенных на сваях вдоль берега реки, — они придавали деревушке почти венецианский вид.

Я остановился на постой в маленьком домике, хозяин которого был старовером. Я так и не смог понять, в чем точно заключались догматы его веры. Какое-то время я не подозревал, что моим хозяевам причиняла много страданий моя почти неосознанная привычка свистеть по утрам. Оказалось, что свист, согласно их верованиям, был музыкой дьявола; таким образом, все внешние признаки говорили о том, что я был одержим и душой, и телом. Они прикрыли одеждой домашние иконы и потушили лампы, стоящие рядом с ними. В конце концов, в мое отсутствие пришел местный священник и провел полный обряд по изгнанию злых духов.

Что-то было не так, но я никак не мог понять, что именно. Пришлось спросить у Григория, и когда он объяснил мне причину их бедствий, я стал воздерживаться от звуков, нарушающих душевное спокойствие моих хозяев. Как следствие, священник добился успеха, который, наверно, превзошел его самые смелые ожидания.

Со свистом были связаны какие-то суеверия во всей России. Русские солдаты никогда не пользовались им, чтобы подбодрить себя во время переходов — вместо этого они, предварительно назначив кого-либо солистом, пели хором.