Бой шел в упор.

Наш батальон взялся за гранаты. Это ж, сами знаете, — сумасшедшее дело, но красоты удивительной. Летит сам себе снаряд, все в душе закипело, только глаза на посту да слух.

Управлять таким боем — ужас как трудно. События идут быстро, сталкиваются одно с другим, наседают одно на другое, а главное тут — не потерять темпа. Граната любит быстрый маневр. Хуже нет бросать да отлеживаться.

Батальон метр за метром подбирался к высотке, финны метр за метром отходили, но паники у них еще не было. Требовалось «поддать газку». И батальонный вышел в атаку. Только развернул полторы роты, ранило его. Выскочил начальник штаба капитан — и того ранило.

Принять батальон должен был старший политрук, комиссар батальона, но он еще раньше выбыл. Временно принял командование лейтенант, не помню теперь его фамилии. Константином Алексеевичем звали.

Повел он. Ползет батальон на гранатах. Прыгнут, побегут, лягут, опять прыжок, опять остановка. И так часа три, четыре, а к полудню стало совсем жарко, да и устал народ, потери сказывались. Сблизились с противником на пятнадцать, на двадцать метров. Пулеметчики и минометчики выбывали один за другим. Финны, должно быть, уже чувствовали, что им живыми не уйти, и били по командирам, по пулеметчикам.

Лейтенант позвонил в штаб полка. «Впору хоть самому становиться за миномет, — говорит. — Мне бы хоть троечку минометчиков».

Но свободных рук не было и в штабе. Полк своим остальным батальоном брал высоту в клещи, и минометчики были нужны везде.

Решил лейтенант сам лечь за миномет: что же делать?

Но тут подбегает к нему боец, кажется доброволец. Рязанов, молодой, кудрявый, глаза такие блестящие, возбужденные, словно он все время в любви объясняется: «Товарищ лейтенант, позвольте взяться за миномет!» — «А разве умеете?» — спрашивает лейтенант, а сам его уже тянет за рукав к миномету. «Ну, будьте покойны!» — весело смеется Рязанов.

Дело сразу подвинулось. Миномет на передней линии, да в хороших руках, — ну, что мне вам об этом рассказывать! — это ж красота, чудо!

Только успокоился лейтенант за свой миномет — вышел из строя весь расчет стрелкового пулемета, стоявшего на важнейшем пункте.

Ну, тут уж лейтенант сам лег за «максима», потому что огня нельзя было прекращать ни в коем случае. А его как раз в этот момент вызывают к телефону из штаба полка. «Не могу! — кричит он. — Скажите, что не могу!»

И лупит в упор по деревянным завалам — только щепки летят кругом. Стрелок был сумасшедший — пулеметом распиливал бревно, как пилой.

И видит: финны начинают отползать назад. Вы ж знаете, что это за минуты. Тут уж отец родной кликни — не отзовешься. Некогда. Тут все решают секунды.

А с командного пункта безотлагательно зовут подойти. И отказаться нельзя, и пулемет оставить нельзя, что делать — чорт его знает. «Хорошо, если б ребята заметили, в каком я положении», — думает он… Но батальон расползся по всему скату, грохот, снежная пыль, щепки летят какие-то.

И тут опять возле него оказывается Рязанов. Он у миномета поставил трех бойцов и подполз к лейтенанту: «Позвольте, товарищ лейтенант, заменю вас». — «Разве умеете? Вы же стрелок!» — «Да ну! Кто с этим считается! Мне тут нравится: место бойкое!» — и лег за «максима» так обстоятельно, словно собирался лежать целые сутки.

Лейтенант взглянул на миномет: работа там шла прекрасно — и стал отползать, но обернулся, похлопал Рязанова по валенку. «Золотой вы боец, Рязанов. Образцовый боец!» — крикнул несколько раз. «А! Ничего!» — улыбаясь, ответил тот, очевидно не слыша лейтенанта.

Лейтенант ползет к телефону и узнает важную новость: сейчас все батальоны, уже окружившие высоту, поднимаются в решительную атаку. С командного пункта рисунок боя выглядывал очень хорошо. Пулемет Рязанова стоял головным, впереди всех, и Рязанов работал, как дьявол.

«Во-время этот Рязанов мне под руку подвернулся, — сказал лейтенант связистам. — Уж такой золотой парень, прямо не знаю…» — «Стремительно к делу относится, — сказали связисты. — Ему обида, когда что-нибудь без него оказывается. Утром двух «дятлов» наши сбили, так чуть не заплакал, что не он».

И в этот самый момент финская мина разрывается у командного пункта: кабель — в клочья, аппарат — в снег, связистов — на шинелях потащили к фельдшеру.

Надо ж такую историю!

А роты еще не предупреждены об атаке. И времени посылать связного нет. Да и не доберется, и как тут быть — не придумаешь.

«Что, связь нарушена?» — слышит лейтенант за собой. — «Да, — отвечает. — К чертям нарушена».

Вспотевший, запыхавшийся Рязанов подползает к пункту. Вытащил аппарат из снега, собрал обрывки кабеля.

Лейтенант поглядел на рязановский пулемет, видит: там работают двое. Отлично.

«Вы что, разве связист, Рязанов?» — «Связист — не связист, а без связи ж нам невозможно. Что-нибудь сделаю». — «Золотой вы боец, Рязанов. Образцовый!» — «Ничего я не образцовый. Долг. В опасности я должен быть на самом важном пункте». — «Это почему же так?» — «Проверяюсь. Утром в партию подал. Да и вообще тянет меня. Как увижу, что где-нибудь важней всего, так туда. Сразу вижу, что надо сделать. А сделал — опять ищу, где жмет. Вы как отползли от пулемета, я сразу понял — на вас необходимо поглядывать, приказа ждать. А тут ко мне двое ребят подползли от второго пулемета. У них вышел из строя, так они ко мне. Я, значит, освободился и как раз вижу: мина хлопнула».

Тут справа донеслось: «Ура!» — Потом — немного погодя — раздалось и слева. Соседи вышли в атаку.

«Ну, мы, стало быть, центр!»

Лейтенант встал во весь рост, махнул наганом. Все давно ждали его знака и так закричали, что голоса слышны стали поверх выстрелов. И бросились к высоте.

Осталось до нее метров шестьдесят — семьдесят.

Финны забегали туда-сюда, становились на лыжи, лезли на деревья, стреляли друг в друга, а некоторые лежа поднимали вверх руки.

Тут лейтенанта ранило.

— Не вовремя! — стукнул рукой по столу инженер.

— Тсс! Ранят всегда не вовремя. Ну-ну… — и танкист поднял руку, чтобы никто не мешал рассказчику.

Тут лейтенант упал. Нога в крови. Колено. Подняли его на носилки, а он: «Подтяните провод ко мне. Опустите носилки. Продолжаю командовать».

Из штаба позвонили, спросили относительно обстановки. «Ничего, — говорит, — идем вверх, я вот только ранен в ногу, но сил хватит».

И стал говорить с ротами.

Сил-то, может быть, и хватило бы, а движения нет. Обороной еще можно лежа руководить, а атаку с носилок не управишь.

И тут опять Рязанов подползает, с перевязанной рукой.

Как тяжело — он тут.

«Позвольте помочь командовать батальоном! Вы давайте мне указания, а я буду выполнять!» — «Забирайте все время левее, — говорит ему лейтенант, — вон к тому камню, левее дороги. А то они сейчас выскользнут у нас из рук».

Глядит — минут через пятнадцать роты стали забирать левее и выходят уже к самой вершине, к редкому сосновому лесу с откусанными верхушками и черными, обуглившимися ветвями, с расщепленными стволами и кучами раскиданного по снегу щепья. Точно на вершину упал сверху метеорит и все, что мог, пожег и пораздавил. Снегу тут вовсе не было, обнажившийся из-под снега песок покрыл все вокруг желтой пеленой, и белые маскировочные халаты наших бойцов теперь один пестрели на грязно-зелено-желтом фоне горы.

«Эх, сбросить бы сейчас халаты!.. И от дерева к дереву», — говорит лейтенант.

Он поминутно терял сознание от боли и от волнения за исход дела. Бой дошел до своей критической точки — и сейчас должна решиться судьба всего дня…

«Минометы и станковые попридержать, ударить штыками?» — спросил его знакомый голос. «Вы, Рязанов?» — «Я». — «Почему вы здесь?» — «Повязку накладывают, товарищ лейтенант».

Поглядел командир, видит: у Рязанова локоть разворочен осколком мины, боль, наверно, ужасная, раздробленная кость торчит наружу, но парень ничего, терпит, только на лбу пот выступил.

«Ничего не поделаешь, — говорит лейтенант. — Придется еще вам поработать, товарищ Рязанов. Примите командование батальоном. Последний рывок, поняли?»