Литмир - Электронная Библиотека
A
A
Собрание сочинений. Том 3 - i_001.jpg

Петр Павленко

Собрание сочинений

Том 3

Печатается по постановлению Совета Министров Союза ССР от 21 июня 1951 года

Собрание сочинений. Том 3 - i_002.jpg

П. А. Павленко

Повести

Пустыня

Часть первая

1

Аму-Дарья прорвала ночью свой левый берег у кишлака Моор и ринулась, ломая тугайные заросли, в пустыню. Инженеру Манасеину, партия которого, разбитая малярией, остановилась в кишлаке Ильджик, напротив Моора, позвонили о том сейчас же. Он еще не ложился, откинул книгу и выслушал телефонограмму с видом человека, принимающего свой приговор.

Домики его отряда стояли в береговом саду, отгороженные один от другого подвесными заборчиками камышовых цыновок. Была ночь, и за каждой цыновкой шевелилась жизнь. Из-за реки, с левого ее берега, сквозь дикий шакалий вой поднимался растущий шум, напоминая далекую грозу.

Впрочем, это могла рычать за камышовыми занавесками чья-нибудь взволнованная луной и бессонницей грудь.

По дороге за садом бежали люди. Хрустя раздраженными челюстями, Манасеин вышел к берегу и оглядел реку. На отливающей от берега волне, все норовя стать поперек течения, метались каики. Над Моором клубились неясные низкие тучи.

— Сволочь какая, — сказал инженер в темноту, реке, может быть, самому событию. — Хилков, позвать Нефеса!

Темнота, подобострастно глядящая за ним, спокойно ответила:

— Иду.

Манасеин вернулся в комнату и стал перечитывать телефонограмму с тем удивленным выражением лица, которое предполагает, что читаемое имеет несколько смыслов, и нужна особая сообразительность, чтобы остановиться на смысле, единственно нужном.

Телефонограмма приказывала немедленно перебросить партию на левый берег и ему — Манасеину — принять главное руководство по ликвидации бедствия, — пройти трассой разлива до точки последней воды, исследовать характер движения потока и принять все необходимые меры по охране пастбища в районе бедствия. Далее подчеркивалось, что так как в его распоряжении одна из опытнейших партий, то он, несомненно, использует обстановку для целей чисто научных.

Манасеин только что сдал в эксплоатацию построенный им Курлуккудукский канал. Партия была отпущена на лечение и в отпуска, он сидел в Ильджике с двумя техниками и несколькими канцелярскими работниками, заканчивая последний отчет.

Никакого готового отряда у него не было, и жеманная наивность телефонограммы сводила его с ума. Он разглаживал листок с записанным текстом, и стаканы дрожали от прикосновения его пальцев к скатерти.

Умом он понимал эту ложную фразу о готовом отряде, она должна бы звучать очень лестно, как уверенность, что при инженере Манасеине всегда все испытано, все на струне, все готово к любой внезапной работе, но беснующееся сердце не хотело признать нервного комплимента перепуганного начальника.

По саду, волоча за собой шаги, голоса и беспокойство, пробежал Хилков.

За занавесками, у вспыхнувших ночников, хором запели комары. В комнату, не прикрывая за собой двери, быстрыми торжественными шагами вошел туркмен Ходжа-Нефес, и черный пар ночи, ворвавшийся за ним, пронесся по штукатурке стен клубами волнующихся теней. Нефес — проводник партии — работал с Манасеиным пятый год на правах советника, бессменного начальника транспортов, драгомана и квартирмейстера.

Тридцать лет водя инженеров по пустыне, он хорошо знал все их проекты и умел говорить по-русски серьезными, уважительными словами.

— Аму пробилась в пустыню, — сказал ему Манасеин. — Нас посылают проследить за водой. Благодарю за доверие, сволочи!

Нефес смотрел ему в лицо не мигая.

— Подлецы! Разве нет больше людей? Что я — статистик, агент Госстраха? Этот прорыв — случайность. Тут ничего не поделаешь.

Оба они были громадны, тяжелоплечи, стройны. Черная борода, отбритая с подбородка к шее так, что подбородок был чист, и подстриженные снизу усы, открывавшие углы губ, делали лицо Нефеса очень молодым и всегда немного насмешливым. Будучи моложе его по годам, Манасеин выглядел стариком. Он носил крупные казацкие усы и зачесывал назад черные блестящие волосы. Виски его были белы и тусклы, как затертая руками вороненая сталь. Пять последних лет он, не останавливаясь, строил воду. За удивительное упрямство, волю и за ревущий казацкий голос ему дали туркмены прозвище Делибая — сумасшедшего барина. Оно стало его вторым именем.

— Надо итти, Делибай, — сказал Нефес.

— Зачем? Проследить воду и записать убытки черводаров? Посылали бы молодежь.

— Ты — Делибай, и тебя все знают. Тебя и вода боится, — сказал Нефес.

— А с кем пойдете, Александр Платоныч? У нас же ну, посмотрите — никого нет, — сказал техник Хилков. — Кто же пойдет? Одни бабы остались. Вот полюбуйтесь!

Желтолицые, постаревшие у костров и в палатках, пораженные пендинской язвой, ожженные солнцем, похожие на ожиревших мальчиков, они уже толпились испуганной группой у раскрытой двери — жены, сестры, сотрудницы, — и глаза их спрашивали о причинах ночной тревоги.

Был Манасеин страшного казацкого роста, за которым предполагается в человеке не злоба, а ненависть. Такие люди не злятся, а ненавидят, и это особенно ощущается, когда они почему-либо вдруг, ненужно, без всякого смысла выпрямляются во всю свою диковинную величину и замирают в напряжении, до конца растягивающем позвоночник. Их слова подымаются тогда во весь свой рост.

— Бабы? — произнес он медленно и сквозь зубы. — Отлично, превосходно! Что ж такое что бабы? Говоришь, нет никого? А?

Хилков махнул рукой, и лица у дверей погрузились в темноту, сразу сделав комнату тише и значительнее.

В наступившей неожиданно тишине пронесся крик множества птиц, в смятении покидающих левый берег.

— Надо итти, — сказал Нефес. — Тебе какая-нибудь судьба будет, Делибай, Унгуз увидишь.

Манасеин вышел в сад, и Нефес последовал за ним. Ночь, лучистая, как голубой полдень, взвивалась над садами Ильджика.

Зеленовато-белым туманом, клубящимся из земли, стояли деревья, чередуясь с тенями, всюду разбросанными в страшном обилии и беспорядке. О тени, шагая взад и вперед, все время глазами спотыкался и оттого еще более нервничал Манасеин.

— Переправляйся на левый берег, — неожиданно сказал он Нефесу, — разбуди техника Максимова и валяй с ним.

— Хилков! Поднять людей! Собрать продовольствие!

У Манасеина был свой план — скорее выбраться из Ильджика и пройти через Кара-Кумы до Саракамышской впадины, до сухой котловины некогда бывшего здесь озера, и, держась старых русел Кунь-Дарьи, добраться до дельты Аму, до впадения ее в Аральское море.

Таясь от всех, он двадцать лет мечтал о переводе Аму-Дарьи из Урала в Каспий. Этот проект волновал его, как истинный смысл и задача собственной жизни, как большое и единственное счастье. Он начал думать о строительстве реалистом.

В годы студенчества он удивил самого себя упорством, с каким изучал Азию, а инженером стал единственным в своем роде знатоком пустыни, ее людей, ее экономики, ее будущего. В революцию переводом Аму в Каспий занялись выше, — он молчал. Искали людей для этого, — он удалился строить арыки. Его назначили, — он предпочел скромное строительство Курлук-Кудука и выстроил канал, опровергнув все расчеты и сметы непонятными своими темпами и неизвестно откуда берущейся бережливостью.

Пока счетоводы составляли отчет, он отчитывался в Ильджике перед своей жизнью, потому что в кармане его лежала бумага — пройти с партией к дельте и начать работы. Жизнь его была организована жестоко, скупо, смело. Он хотел перевести реку, а вместе с ней и всю страну, из одного моря в другое.

2
1
{"b":"225149","o":1}