Но делать было нечего, он принял решение и отступать не собирался, надеясь на то, что сумеет одолеть все, что ему предстояло, — ведь он так мечтал летать. И Виктор делал вид, будто давно уже все постиг в летном деле и самые сложные полеты для него — сущий пустяк.

Сначала все шло хорошо: теоретические предметы давались ему легко — в свое время, увлекаясь авиамоделизмом, он перечитал множество книг по авиации, в том числе учебники по аэродинамике, и теперь удивлял всех своими знаниями. На занятиях он блестяще отвечал на любой вопрос, его хвалили. Однако, как ни храбрился Виктор, в сердце у него жила постоянная тревога, и он со страхом ждал проверки техники пилотирования: а вдруг его отчислят после первого же полета?..

Наконец всю группу отправили в летную школу, где пилоты после небольшой тренировки и проверочных полетов должны были пересесть на тяжелые транспортные планеры, чтобы уже в ближайшем будущем выполнять боевые задания, или, как тогда говорили, «летать на войну».

Наступил день, когда назначены были полеты. С утра Виктор ходил сам не свой. Ему казалось, что это вообще последний день его жизни. Он понятия не имел, как ведет себя планер во время полета на буксире за самолетом. Страшно было садиться в планер и стыдно было показать себя в худшем свете — ведь он сознательно обманывал всех…

На аэродроме инструктор, надеясь на него, как на одного из лучших пилотов, сказал:

— Ганченко, вы сегодня полетите первым. Вы отлично кончили теоретический курс, покажите теперь, как вы летаете.

— Есть! — срывающимся голосом произнес Виктор и почувствовал, как задрожали колени и мгновенно пересохло во рту.

Сейчас все должно было решиться — быть ему пилотом-планеристом или нет. Он готов был провалиться сквозь землю, но показать, что он не уверен в себе, или тем более признаться, что это его первый полет на высоту за самолетом-буксировщиком, уже не имел права. Он должен справиться!

Этот первый полет запомнился ему на всю жизнь. Уже сидя в кабине, перед самым взлетом, Виктор посмотрел на инструктора глазами, в которых светилась мольба о прощении. Но инструктор, ничего не подозревая, только спросил:

— Что, соскучился? Давно не летал?

Виктор молча кивнул, опустив глаза.

Кое-как взлетев за самолетом, он сразу понял, что справиться ему будет трудно и сейчас все откроется. И конечно же, после посадки инструктор не захочет даже разговаривать с ним.

Планер мотался в воздухе на тросе, то взмывая кверху выше самолета, то проваливаясь вниз. Виктор не успевал следить за самолетом, резко двигал ручку управления, чтобы восстановить положение, но получалось еще хуже. Буксировочный трос, который пугал его, то провисал так, что планер чуть не налетал на самолет, то натягивался и вот-вот готов был оборваться. Виктор весь взмок от напряжения, но ничего не получалось.

Сидевший в задней кабине инструктор без конца повторял терпеливо и настойчиво:

— Куда вы? Пвавненько, Ганченко! Пвавненько! Не дергайте! Где самолет? Вы его видите?

Но даже это ласковое «пвавненько» нисколько не помогало. Сначала Виктор слышал голос инструктора, который поправлял его, подсказывал, что делать, но вскоре инструктор умолк и до конца полета не произнес ни слова. Решив, что все кончено, Виктор уже не мог сделать как следует даже то, что умел — посадить планер, и плюхнулся на землю как мешок.

Инструктор долго молчал, ошеломленный: от Ганченко, который так блестяще отвечал на занятиях, мог подробно и красочно рассказать, как выполнить любую из фигур высшего пилотажа, который уверял всех, что он опытный планерист, трудно было ожидать такое…

Заметив, с каким жалким, убитым видом ждет Виктор от него замечаний о полете, инструктор с удивлением спросил:

— Что с вами, Ганченко? Вы же всегда так…

Он не договорил. Ему стало жаль Виктора, хотя он никак не мог понять, почему полет был таким неграмотным, из ряда вон выходящим.

— Разрешите, я еще раз слетаю! — с отчаянием в голосе воскликнул Виктор, набравшись храбрости.

— Да-да, конечно… Давайте еще разок! — обрадовался инструктор, надеясь, что, может быть, теперь все будет по-другому: мало ли что бывает — возможно, человек просто очень волнуется, или большой перерыв в полетах…

Он подробно проанализировал весь полет и напомнил Виктору еще раз элементарные для планериста правила.

Однако и на этот раз Виктор не обрадовал инструктора, хотя некоторые из ошибок, которые он допускал в первом полете, он уже не повторял. Но появились новые… И тогда инструктор догадался, что никогда Ганченко подобных полетов не совершал.

На земле он, ни о чем не спрашивая Виктора и не давая никаких указаний, распорядился:

— Еще полет!

Ждавшие своей очереди пилоты недоуменно переглядывались: ведь каждому сегодня положено было сделать всего один полет, а Ганченко летал два раза, да и то плохо.

В воздухе инструктор опять требовал ласково и настойчиво:

— Пвавненько, Ганченко! Не рвите! Не тараньте самолет!

Виктор старался изо всех сил, но еще многое у него не получалось. Когда планер приземлился, инструктор устало откинул голову назад и сухо сказал:

— На сегодня хватит, Ганченко.

Не вылезая из кабины, он сразу же занялся другим пило том, даже не взглянув на Виктора. Виктор же остался стоять у планера, теребя в руках шлем, весь в поту, багровый от смущения и глубоко несчастный от того, что обманул надежды инструктора, что все пилоты видели его позор. В то же время он испытывал безграничную благодарность к инструктору, который не высадил его после первого же полета и даже сказал: «На сегодня хватит…» Это значит, что его не отчислят! Значит, он будет летать! Будет!

И Виктор летал и летал, пока не научился всему тому, что должен был уметь еще в первом полете.

Уже спустя месяц с лишним он начал летать на транспортных планерах, возил грузы партизанам, сбрасывал десантников во вражеский тыл.

…Прошло два часа, а Виктор все еще летел за самолетом на буксире. Под крылом планера тянулись черные лесные массивы, пересеченные мелкими речушками, похожими одна на другую. Этот глухой лесной край белорусские партизаны прочно удерживали в своих руках.

Наконец впереди на земле показались огни. Это были костры, зажженные партизанами на посадочной площадке. Приближался решающий момент — посадка.

Самолет-буксировщик помигал огнями — сигнал отцепки, и Виктор, отцепившись от самолета, перешел на планирование. Сейчас от него требовалось большое мастерство: чтобы посадить тяжелый планер ночью на небольшую площадку в лесу, нужна была идеальная точность в расчете.

Выложенные в ряд костры чуть освещали поляну красноватым светом. Виктор прикинул, как будет садиться. По направлению дыма от костров определил, что придется заходить с боковым ветром. Это усложняло посадку. Но делать нечего — придется с боковым…

Продолжая снижение, Виктор заходил на посадку, подвернув планер так, чтобы его не отнесло ветром от огней. У первого костра стояла группа людей. Они ждали Виктора, ждали патроны и взрывчатку.

Вот и обрез леса… Нужно приземляться. Ниже, ниже… «Ну, Ганченко, не подкачай! — сказал сам себе Виктор, добирая ручку на себя. — Пвавненько…»

Планер зашуршал по сухому песку, скользнул немного вперед и остановился.

К Виктору бежали партизаны. А в темном небе кружил самолет: летчик хотел убедиться, что на земле все благополучно.

В этот день Валя Чугарина летела на правый берег Днепра уже в третий раз. Из четырех тяжелораненых, которых она за два рейса перевезла в тыловой госпиталь на своем санитарном По-2, один умер, не долетев до госпиталя. В памяти все время всплывало бледное лицо лейтенанта и его тяжелый, неподвижный взгляд.

Когда в отсек самолета грузили носилки, Валя помогала санитарам. Солдат с огромной перевязанной вдоль и поперек головой, так что и глаз не было видно, не переставая стонал. У другого раненого, молодого парня, накрытого шинелью с погонами лейтенанта, было худое, со впавшими щеками, но красивое лицо, темные вьющиеся волосы прилипли ко лбу. В тот момент, когда носилки стукнулись о дверцу, он молча прикусил губу, и Валя мгновенно предупредила: «Осторожно! Поаккуратней, ребята!» Лейтенант медленно повел глазами в ее сторону, и от жалости к нему у Вали что-то дрогнуло внутри, собралось в тяжелый комок. Медсестра уставшим голосом сказала: «Старайтесь, чтоб не трясло. Ему нельзя…» И Валя летела осторожно, плавно, «блинчиком» делая развороты, и посадила самолет впритирку, будто садилась не на землю, а на смазанную маслом поверхность. Но лейтенант все равно умер…