— Здравствуйте, Федор Иванович…

— Здравствуй. — Отступив от двери, он сухо пригласил меня в зал: — Проходи!

Боком, словно протискиваясь сквозь толпу, я вошла в пустой зал. Надо оправдываться, но я не знаю, что говорить: ни огорчать Федора Ивановича, ни лгать ему не хочется.

Неутомимый спортсмен, он многих в нашей школе заразил страстной любовью к плаванию, гимнастике, легкой атлетике. Я с удовольствием занималась под его руководством, но последнее время стала иногда пропускать гимнастику, потому что совпадали часы занятий в гимнастической секции и стрелковой школе. Теперь добавилась еще и планерная, или, как мы называли ее, планерка. О ней я вообще умалчивала.

— В чем дело? — спросил Федор Иванович. — Почему не была на гимнастике?

Стараясь не встретиться с ним глазами, я уставилась на мальчишек, которые в стороне барахтались на матах. Из раздевалки доносились голоса, смех.

— Так я же… Я просила Олю предупредить вас, Федор Иванович. Я была очень занята. — А сама краснею под его взглядом.

— Ну вот что, — сказал он, положив мне руку на плечо. — Скоро городские соревнования, ты это знаешь. Я на тебя надеюсь. И не один я, а вся школа. Сейчас нужно усиленно тренироваться. Запомни — усиленно!

— Я подготовлюсь, Федор Иванович!

— Все остальное пока забудь, поняла? — сказал он уже мягко.

Я с готовностью кивнула. В это время в зал заглянула Оля и воскликнула, потирая руки:

— Попалась! Хотела улизнуть? Федор Иванович, давайте привяжем ее к шведской стенке! Куда бежишь — опять на свою…

— Оля, Оля, — поспешно перебила я ее, — ты обещала показать мне новый комплекс вольных упражнений! Давай завтра…

Посмотрев на меня с удивлением, Оля расхохоталась. С короткой стрижкой, худощавая, жилистая, она была похожа на мальчишку, а лицо тонкое и огромные лучистые глаза с длинными ресницами.

— Ну и хитрюга!

— Завтра ровно в пять занятия секции, — строго предупредил Федор Иванович. — Если не явишься…

— Обязательно приду, Федор Иванович! — заверила я его, зная, что в этот день не будет ни стрельбы, ни планерки.

Оля подхватила меня под руку и потащила к двери.

— Ты домой, Оля? Пойдем вместе, — предложила я, когда мы вышли.

— Нет, у меня комсомольское бюро.

Олю, живую, энергичную, постоянно выбирали в школьное комсомольское бюро и взваливали на нее немыслимое количество нагрузок, которые она умела быстро и незаметно переложить на других, и не только переложить, но и самым категорическим образом потребовать их выполнения.

— Опять бюро?

— Опять. Ну говори: куда навострила лыжи?

— Знаешь, Оля, у нас сегодня полеты!

— По-ле-ты! — протянула она с иронией. — Верхом на на палочке! Представляю!

Оля делала вид, что полеты ее не интересуют, а сама ревниво следила за тем, как продвигаются мои летные дела.

— В самом деле — полеты на планере! Настоящие! — сказала я.

Помолчав, Оля сдержанно спросила:

— А как же гимнастика?

Я пожала плечами: не бросать же планерку!

— Как-нибудь смогу… Успею.

Мы с Олей соперничали, и еще неизвестно было, кто из нас лучше выступит на соревнованиях. И все-таки она не хотела, чтобы я забросила гимнастику.

— Как-нибудь нельзя!

Но я не могла думать ни о чем другом, кроме полетов, и у меня вырвалось:

— Как жаль, что ты тогда не записалась! Мы бы сейчас вместе… — Я не договорила — на смуглом лице Оли выступил румянец.

Я же знала: если бы не больная сестра, прикованная к постели, Оля тоже спешила бы вместе со мной. Матери у Оли не было, и на ней лежали все домашние обязанности, так что она не могла позволить себе заниматься чем-нибудь еще, кроме гимнастики.

— Я пойду, — сказала я тихо.

В моих словах прозвучала жалость, чего Оля совершенно не выносила. Мгновенно вспыхнув, она грубовато спросила:

— Ты чего разнюнилась? Пи-лот! Топай!

Сильными руками она тряхнула меня за плечи и, повернув, подтолкнула вперед. Пройдя несколько шагов, я обернулась: уперев руки в бока, Оля провожала меня насмешливо-дружеским взглядом.

Я выбегаю на улицу, и стая резвых воробьев, вспорхнув из-под самых моих ног, садится на дерево. День яркий, солнечный. Хорошо!

Домой я не иду, а почти бегу, подпрыгивая, размахивая портфелем, совсем как первоклассница. Неужели я кончаю девятый? Туго заплетенные косы подрагивают на затылке. Под ногами мелькают солнечные пятна, веселыми зайчиками скачут по моему платью, красному в белый горошек, по черной коже портфеля.

Ноги сами бегут — вперед, вперед. Длинный ряд каштанов с розоватыми пирамидками свечей провожает меня до самого дома. Мне легко и хорошо, как бывает только в шестнадцать лет, когда жизнь еще свободна от забот, а впереди тебя ждет радость. И я мчусь то вверх, то вниз по зеленым улицам моего города, ни о чем не беспокоясь, твердо убежденная, что май — самый чудесный месяц года, а Киев — лучший из городов мира!

Я шагала по улице Кирова, спускавшейся к Крещатику. В конце улицы находилось здание городского Дома пионеров, откуда вся наша группа должна была отправиться за город.

Хотя планерная школа работала при Доме пионеров, занимались в ней старшеклассники, уже давно вышедшие из пионерского возраста. В группе нас было человек пятнадцать, в основном парни. И только четыре девушки: Валя, сестры-близнецы Инна и Фаина, добродушные, смешливые, внешне совсем не похожие одна на другую, и я.

Сначала мы изучали теорию — основы полета. Ее преподавал нам летчик-инструктор Короленко. Загорелый, статный, щеголеватый, в темно-синей летной форме и пилотке, лихо сдвинутой набок, он любил покрасоваться перед нами, рассказывая самые невероятные истории из жизни летчиков, где он был непременным участником и главным героем. Мы слушали его раскрыв рты, однако верили далеко не каждому слову.

Хотя курс теоретических занятий был и без того коротким, всем нам не терпелось поскорее его закончить и приступить к полетам. И вот наступил наконец день, когда мы должны были ехать на планеродром и, по выражению Короленко, «почувствовать воздух».

Я уже приближалась к стадиону «Динамо», входные ворота которого все еще были украшены первомайскими флагами, когда меня окликнули:

— Натка! Бежишь как на пожар.

Догоняя меня, Слава Головин шел быстро, пружинисто, и его прямые соломенного цвета волосы, аккуратно причесанные набок, вздрагивали в такт шагам. Мускулистые руки и худощавое лицо Славы уже успели покрыться загаром: он часто бывал на Днепре, плавал на яхте в спортивном клубе.

Слава был старше меня и в этом году заканчивал десятый класс. Два года назад, когда мы с ним случайно оказались вместе в Одесском доме отдыха для молодежи, я была свидетельницей того, как он, шестнадцатилетний паренек, рискуя жизнью, бросился в бушующее море, чтобы спасти девушку. Наглотавшись воды и потеряв последние силы, она уже шла ко дну, и если бы не Слава, не знаю, чем бы все это кончилось. Спасая девушку, Слава и сам чуть не утонул. К счастью, подоспел катер и подобрал обоих…

Мы дошли до конца улицы и у самых ворот Дома пионеров столкнулись с Валей.

— Наталка, мы не опоздали? Я так спешила!

Жила Валя в дальнем конце города и всегда боялась опоздать, хотя не было случая, чтобы она куда-нибудь опоздала.

Когда мы вошли в вестибюль, ребята, сгрудившись вокруг Короленко, слушали его, а он, возвышаясь над всеми, сидел на подоконнике и, как всегда, что-то увлеченно рассказывал, широко жестикулируя.

Наш староста Володя Тимохин, или, как мы называли его, Тимоха, повернулся в нашу сторону, бросил быстрый, настороженный взгляд на Славу и сказал, обращаясь ко мне:

— А, Птичка… Давай к нам!

Неизвестно почему, Тимоха недолюбливал Славу. К Вале он относился снисходительно, как и вообще ко всем девчонкам. Мне же он откровенно симпатизировал и считал своим долгом оберегать меня. Это он прозвал меня Птичкой. Вероятно, потому, что я была худенькой, тоненькой и вообще «мелкой». Как птичка. К тому же хотела летать.