На этот раз Виктору предстоял долгий полет во вражеский тыл к партизанам.

— Учтите, Ганченко, посадочная площадка очень мала: обычная поляна в лесу. Планер приземлиться может, а уж самолет никак. Сесть-то, пожалуй, сядет, а вот взлететь — гиблое дело. Ясно?

Командир полка десантных планеров говорил не торопясь, глядя в упор на Виктора.

— Понятно, товарищ полковник.

— Да и груз у вас опасный — взрывчатка, — продолжал он. — Главное — точный расчет и мягкая посадка.

— Постараюсь. Не подведу.

— Который это у вас вылет?

— Пятый, — ответил Виктор и поспешно добавил, опасаясь, как бы командир не передумал посылать его: — Я уже привык — ночью вижу, как кошка, даже лучше!

Он улыбнулся, но полковник остался серьезным.

— Придется, Ганченко, погостить вам немного у партизан. Только не лезьте на рожон. Ну, а планер… Планер придется уничтожить.

Виктор знал, что если на площадке может сесть только планер, а для самолета-буксировщика она мала, то судьба планера предрешена: после посадки его уничтожают. Трудно с этим мириться, но другого выхода нет — планер, не имеющий мотора, сам подняться в воздух не может. В таких случаях летчик остается у партизан, пока не появится возможность улететь обратно в свой полк.

Вылет был назначен на одиннадцать вечера. В темноте Виктор поднял в воздух тяжелый планер, нагруженный ящиками с патронами и динамитом. Самолет-буксировщик, к которому на тросе был прицеплен планер, взял курс на запад.

Маршрут полета был выбран так, чтобы обойти укрепленные районы с прожекторами и зенитками, и все-таки после пересечения линии фронта самолет и планер попали под обстрел.

Услышав звук мотора, немцы немедленно включили прожекторы. Длинные лучи заскользили по небу и вскоре обнаружили самолет, а вместе с ним и планер. В кабине стало светло. Виктор чертыхнулся и крепче сжал ручку управления. Свет прожекторов бил в лицо, Виктор старался не смотреть на ослепительно яркие зеркала внизу, напряженно следил за самолетом, угадывая его движения, чтобы моментально отреагировать на любой маневр. Освещенный самолет летел, меняя курс, уклоняясь от лучей, но они цепко держали его в перекрестье: с планером на прицепе летчику трудно было маневрировать.

Раздался сухой треск… Еще… Громыхнуло совсем близко…

Зенитные снаряды рвались справа, слева, выше. Виктор почувствовал, как застучало в висках. Стало вдруг нестерпимо жарко — вспотела спина, ладони стали влажными… Один маленький осколок в динамит — и конец…

Опытный летчик уводил самолет в сторону от обстрела. Вот зенитки стали стрелять реже, отключились один за другим прожекторы. Виктор вытер рукавом потный лоб и с облегчением вздохнул, сказав сам себе: «Все в порядке, Ганченко! Привыкай, черт возьми! Ты сам хотел этого. Долго ты боролся, чтобы обрести крылья, и вот теперь, когда Родина поручила тебе…» Тут он вспомнил Тимоху, который вдруг сурово глянул на него сквозь годы. Сколько лет прошло с тех пор? Четыре? Да, Тимоха сейчас непременно бы нахмурился и осуждающе произнес: «А если без патетики!»

Улыбнувшись, Виктор пожалел, что нет рядом его друга, — жизнь давно разбросала друзей в разные стороны, и где теперь Тимоха, он не знал. Недавно пришло письмо от Вали Чугариной — случайно, от знакомого летчика она узнала адрес Виктора. Валя писала, что стремится на фронт и обязательно добьется своего, а пока летает в аэроклубе инструктором, учит курсантов.

За год до начала войны Виктора призвали в армию. Оп просился в авиацию, но попал в пехоту. Его друзья по планерке, в том числе Тимоха, уже были приняты в военные летные училища, и только для Виктора, которого даже в аэроклуб не приняли из-за того, что на левой руке не разгибался палец, авиация осталась мечтой. И чем недосягаемее становилась эта мечта, тем сильнее одолевало его желание летать.

В пехоте Виктор, рядовой красноармеец, делал бесконечные попытки хоть как-нибудь приблизиться к авиации, но самое большое, чего он смог добиться, — охранять самолеты на аэродроме. Проходя мимо самолета, он любил прикоснуться к прохладной обшивке крыла, провести рукой по гладкой поверхности, даже обратиться к самолету, как к живому, с ласковыми словами. С завистью смотрел Виктор, как летчики, приехав на аэродром, расходились по стоянкам, выруливали на старт свои «чайки», как, совершив тренировочный полет, возвращались на землю, обсуждали ошибки, делились впечатлениями. Иногда ему казалось, что и он там, среди них…

Воинскую часть, в которой служил Виктор, перебросили на запад, ближе к границе. Проводились большие маневры, в которых должна была участвовать и авиация. Как обычно, к самолетам выставили часовых, и Виктору досталось дежурить в ночную смену. Он ходил с винтовкой, охраняя аэродром, изредка переговариваясь со своим соседом, рыжим Петькой. Очень хотелось спать, и Виктор, чтобы перебороть сон, начал тихонько напевать. Петька, стеснительный деревенский парень, услышав, как поет Виктор, с восхищением повторял:

— Вон ты как умеешь! Мне бы так… Ну еще чего-нибудь спой, душевное…

Смена должна была прийти только утром, и Виктор перепел уже почти все песни, какие знал, когда вдруг на рассвете увидел бегущего к ним лейтенанта.

— Вроде бы рано еще, — сказал Петька, с удивлением глядя на спешащего лейтенанта. — Бежит…

Приблизившись, лейтенант перешел на шаг и остановился.

— Война, ребята…

Виктор смотрел на него во все глаза: вот оно, то самое, о чем говорил Тимоха. Война!.. И почему-то в эту минуту подумал о том, что в свои девятнадцать лет еще ни разу не поцеловал девушку, ни разу не был в Большом театре, куда так мечтал сходить…

Граница была близко, и уже на следующий день воинской части было приказано занять оборону у шоссе, куда немцы могли бросить свои танки.

Потом были тяжелые бои. Отступление. Сражение за Киев. Потрепанную в боях дивизию, в которой воевал Виктор, отозвали на переформирование.

В это время, узнав, что в Москве создается специальный отряд из пилотов-планеристов для участия в десантных операциях, Виктор стал настойчиво проситься туда. Однако просьбы его были напрасны — в дивизии не хватало людей.

Новый комиссар дивизии, недавно назначенный, к которому в конце концов обратился Виктор, выслушал его внимательно и задумался.

— Вы пилот? А свидетельство у вас есть?

— Есть! — выпалил Виктор и тут же, покраснев, смешался. — То есть нет… Но я действительно летал!

— Как же так? Никакого документа? А почему вы сразу не пошли в авиацию? — поинтересовался комиссар.

Виктор замялся:

— Понимаете, товарищ комиссар…

— Расскажите-ка все подробно, не стесняйтесь.

И Виктор рассказал ему все — и про планерку, и про палец, из-за которого его не приняли в аэроклуб. Увлекшись, он допустил некоторое преувеличение: небольшой планерный кружок при Доме пионеров превратился у него в настоящую планерную школу, а простенькие полеты над холмами — в продолжительные полеты за самолетом-буксировщиком. Однако это преувеличение понадобилось Виктору лишь для того, чтобы просьба его звучала более убедительно.

Говорил он горячо, с вдохновением, и комиссар, человек умный, с большим жизненным опытом, понял, что Виктор по-настоящему любит авиацию. Неизвестно, поверил ли он ему до конца, тем не менее обещал помочь. Слово свое комиссар сдержал, и вскоре Виктор очутился в Москве, в Тушино, где происходило формирование отряда планеристов.

Здесь, пока комплектовался отряд, пилоты занимались теорией. Среди пилотов Виктор встретил многих известных планеристов, рядом с которыми чувствовал себя неоперившимся птенцом, и то, что он выдавал себя за такого же мастера, каким был каждый из них, постоянно угнетало его. Будущее пугало Виктора: что же будет дальше, когда узнают, что он практически не имеет никакого опыта, никогда не летал за самолетом-буксировщиком и вообще поднимался на планере не выше ста — ста пятидесяти метров?..