— Пусть, — соглашаюсь я.

— Они постояли, подумали и каждый, логически рассуждая, определил, какого цвета шар у него на голове. Давай соображай!

Но соображать было трудно: мне казалось, что мозги мои расплавились от жары. Пытаясь рассуждать логически, в определенном месте я спотыкалась и начинала сначала…

Во рту пересохло. Хотелось пить. Мы шли уже девятый час. Передвигая ноги автоматически, я уже не чувствовала боли. Стоят три мудреца. У каждого на голове шар. Почему шар?.. Лена что-то объясняла мне, но я не слушала, только согласно кивала. Хорошо бы сейчас — речка…

Под вечер мы наконец остановились в небольшом хуторе, прошагав за день сорок с лишним километров.

— Вот, девчата, мы и прибыли, — объявил Телегин, складывая карту, по которой ориентировался. — Тут за хутором и начнем копать. Сейчас восемь часов. Сегодня отдыхайте, а завтра в шесть утра — на работу.

Мы осмотрелись. В хуторе — единственная улица, по обе стороны которой стояли старенькие деревянные избы. Вот и все, если не считать небольшого грязного болотца или, скорее, большой непросыхающей лужи в самом центре хутора. В жидкой грязи барахтались утки, с довольным видом покрякивая и ныряя в темное месиво — снаружи оставался только подрагивающий кончик хвоста. Возле лужи не переставая блеяла коза, привязанная к колу.

— Да тут настоящий рай! — воскликнула Оля. — Грязевый курорт!

— А где мы будем жить? — спросила одна из девушек.

— Чур, первый от дороги стог — мой! — махнула рукой Лена в сторону поля, где стояли стога скошенной травы.

Кубометры, кубометры. Земля, глина, песок. Сгибаешься, разгибаешься. Сначала, вогнав блестящее лезвие в грунт и набрав полную лопату, выбрасываешь землю подальше вперед. Потом постепенно опускаешься глубже, насыпь растет, вот она уже выше головы, и ты бросаешь землю вверх — все выше, выше, пока глубина рва не достигнет трех с половиной метров.

Чтобы не израсходовать силы в первые же трудовые часы, я подбираю определенный ритм работы и стараюсь не выходить из него. Все движения точно рассчитаны, ничего лишнего. Войдя в ритм, можно копать таким образом долго, не ощущая большой усталости. И только вечером, после работы, чувствуешь, как ноет окаменевшая поясница и как тяжело двинуть рукой, будто держишь пудовую гирю…

Время от времени я делаю передышку: минуты две-три стою, опершись о древко лопаты. Смотреть, как работает Оля, — одно удовольствие: она копает легко и красиво, одинаково ловко всаживая лопату и в податливую землю, и в твердую глину. И хотя сама я тоже наловчилась быстро орудовать лопатой, перевыполняя норму, все же я никак не могла угнаться за Олей, нашим бригадиром.

Стояла жара, и мы работали полураздетые. От солнца на голове косынка или какой-нибудь лоскут. Единственное платье, в котором каждая из нас приехала из Москвы, приходилось беречь — должны ведь мы в чем-то возвратиться!

На трассе, протянувшейся на несколько километров, работали сотни девушек. Бригады соревновались между собой, и первый наш ров был готов раньше, чем намечалось. Дня через три мы собирались закончить и этот, чтобы копать такую же заградительную линию в другом месте.

Мы знали, что эти оборонительные полосы должны на какое-то время задержать продвижение вражеских танков. И с утра до вечера яростно копали. Копали и верили, что фашистские танки непременно застрянут в наших рвах, если вообще им удастся сюда прорваться.

До обеда оставалось еще полтора часа. Обычно в это время общий темп работы ослабевал: действовала жара, сказывалась усталость. Неутомимая Оля была всегда начеку и старалась подбодрить нас:

— Бабоньки, скоро перерыв! Давайте поднажмем! Вон соседняя бригада обгоняет нас…

И мы «поднажимаем».

Но вот кто-то из девушек радостно кричит:

— Девочки, смотрите, Красотка едет! Наконец-то!

Действительно, вдоль трассы, временами останавливаясь, плетется Красотка. Она везет огромную бочку с водой для питья. Красотка умная лошадка: на повозке никого нет, никто ее не погоняет, никто не говорит, когда и где остановиться, — она сама все знает. Золото, а не животное. Неопределенной масти, с большими печальными глазами под аккуратно подстриженной светлой челкой, она идет, понуро опустив голову, кивая в такт каждому шагу, тощая, низенькая, покорная. Мы любим Красотку, которая честно и добросовестно выполняет свою работу. Красотка это чувствует. Она знает, как нужна нам, и от сознания этой своей необходимости полна собственного достоинства.

Мы с нетерпением ждем ее.

— По очереди, бабоньки! Не устраивайте столпотворения! — предупреждает Оля, зная, что сейчас мы все бросимся к бочке.

Для нас Красотка — не только вода, но и случай на несколько минут оторваться от однообразной работы, хоть как-то переменить обстановку.

— Внимание! — кричит Лена. — На абордаж!

Опа первая выскакивает из рва, но, подбежав к повозке, сначала останавливается возле Красотки, ласково проводит рукой по морде, по шее лошади, и та, скосив на Лену умные глаза, приподняв большую влажную губу над крупными зубами, улыбается.

— Красоточка, бедная! Жарко тебе… Лошадка моя хорошая, сейчас я тебя угощу.

Она дает ей кусочек сахара, который специально оставила от завтрака, — половину своей порции.

Напившись воды, мы с новыми силами беремся за работу.

Однажды, в разгар работы после такого перерыва в небе раздался звук мотора и два самолета на небольшой высоте выскочили из-за леска. Парой они стали набирать высоту.

— «Мессеры», — сказала я. — Что-то, наверное, задумали…

— По-моему, они улетают, — возразила Лена.

Поглядывая на пару «мессершмиттов», которые, казалось, уходили дальше на восток, не обратив на нас внимания, мы продолжали копать: уже не раз узкобрюхие истребители, свободно разгуливая над трассой, кружили и снижались, рассматривая, чем мы занимаемся. И мы к этому привыкли.

Но «мессеры» не улетели, а, набрав высоту, стали разворачиваться и круто снижаться в направлении трассы.

— Они пикируют! — воскликнула я.

— Зачем… пикируют? — спросила Лена, никак не предполагая, что самолеты могут обстрелять нас, безоружных девчонок.

— Расходись! — крикнула изо всей силы Оля. — Живо!

Бросив лопаты, мы кинулись врассыпную, падая на землю где попало, а истребители, спикировав на траншею и не сделав ни одного выстрела, круто, горкой, ушли вверх, только земля задрожала от рева.

— Пугают, проклятые… Порезвиться захотели, гады! — сказала Оля.

В это время громко и визгливо заржала Красотка, перепуганная ревом моторов. Став на дыбы, она дико озиралась, мотая головой, и вдруг бросилась вскачь прямо по полю, куда глаза глядят. Повозка подскакивала на ухабах, громыхая, бочка качалась из стороны в сторону, расплескивая воду, пока не свалилась на землю, а Красотка, слыша за собой грохот повозки, еще больше пугалась и неслась неведомо куда.

— Красо-отка-а! — заорала Лена.

Она вскочила и, забыв обо всем на свете рванулась к лошади, но я вцепилась в нее обеими руками и не пускала.

— Ленка! Куда?! Видишь — опять заходят…

— Дура! — крикнула Оля. — Лежи, тебе говорят!..

На этот раз «мессеры» выбрали своей мишенью Красотку и пикировали прямо на нее. В ужасе смотрела Лена на обезумевшую лошадь, а я крепко держала ее за руки, боясь, как бы она не вырвалась и не побежала…

Истребители снижались, рев моторов нарастал, а бедная Красотка, ошалев от гула, надвигавшегося на нее откуда-то сверху, заметалась и резко повернула назад, опрокинув повозку. Лошадь упала на колени и, безуспешно пытаясь встать, снова заржала дико и протяжно.

Но рев снижающихся самолетов заглушил ее ржанье. Раздались пулеметные очереди, и Красотка, последний раз дернув головой, рухнула на землю и затихла.

Лена закрыла лицо руками и горько заплакала. Я тоже готова была зареветь и до боли кусала губы, чтобы не расплакаться.