Не двинувшись с места, я смотрела на нее оторопело, стараясь понять, о чем она говорит. Оля сама бросилась к репродуктору, включила его в сеть, и я услышала голос Молотова, сообщавшего о том, что Германия вероломно напала на Советский Союз…

Узнав о том, что рано утром немцы бомбили наши города, бомбили и Киев, я побежала на почту дать телеграмму домой. Вскоре получила ответ, что дома все благополучно.

Шли первые дни войны. В Москве начались воздушные тревоги, сначала учебные. Надрывно гудели сирены, стреляли зенитки, ночью по небу шарили лучи прожекторов. От выстрелов зенитной батареи, стоявшей неподалеку от общежития, дрожали стены, звенели стекла. С утра до вечера по радио передавали музыку — в основном марши. Сообщения с фронта не радовали: враг продвигался на восток, занимая наши города.

Немцы шагали по советской земле, по нашей родной земле. Это ни с чем не вязалось. Еще недавно мы пели, что «любимый город может спать спокойно» и «враг будет бит повсюду и везде»…

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы ехать на каникулы в Киев. Какие каникулы, когда война!

— Слушай, Оля, — сказала я, — надо что-то делать…

— В самом деле, чего мы ждем? Пойдем в военкомат!

Мы уже строили планы, как действовать и что сказать в военкомате, чтобы нас взяли в армию. Но в военкомат идти не пришлось.

В первые же дни июля институтский комитет комсомола объявил, что комсомольцы МАИ поедут на трудовой фронт — рыть окопы на подступах к Москве. Как-то получилось так, что в суматохе никто не мог сказать точно, куда и на какое время мы едем. Было объявлено — на два-три дня. Но вместо двух дней мы копали два месяца…

Поездом мы долго ехали в сторону Брянска. Наконец, замедлив ход, поезд остановился. В окно я увидела пустынную платформу, за которой возвышалась стена леса. Здесь сошли мы, девушки. Ребята поехали дальше на запад.

Было раннее утро. Солнце уже взошло и, прячась где-то за лесом, слабо освещало верхушки сосен и дубов. Лес пробуждался, постепенно светлея. Пели птицы, встречая новый день.

Сгрудившись, мы стояли на платформе, поеживаясь от прохлады, молча провожая глазами уходивший поезд. Когда хвост поезда скрылся среди сосен и стук колес затих, наступила тишина. Стало грустно и одиноко, хотя нас, девушек, было много — человек двести. То, что ребят отправили дальше, подействовало удручающе. Я поняла, что мы покинули Москву не на два-три дня, а на более долгий и пока неопределенный срок.

Я вопросительно взглянула на Олю, и она, поняв мое настроение, толкнула меня локтем в бок, оглянулась на остальных.

— Ну, бабоньки, будем воевать одни! — громко, чтобы подбодрить девушек, сказала Оля. — А что нам — поднатужимся!..

— Мы смогём! И без хлопцев справимся! — засмеялись вокруг.

— Товарищи, пора отправляться! — подал команду Телегин, представитель райкома комсомола, единственный мужчина, сопровождавший наш отряд.

Мы двинулись по лесной дороге. Вокруг высились огромные сосны, дубы, березы, реже — ели. Это был Брянский лес, который славился своей особой красотой.

Солнце поднималось все выше, и лучи его, пробиваясь сквозь чащу леса, светлыми стрелами пронизывали утреннюю дымку. Воздух, напоенный хвоей, бодрил, вселял уверенность, и я, прошагав немного по лесной дороге, уже смотрела в будущее с надеждой и верила, что все как-то обойдется — и фашистов остановят, и война ненадолго.

Дорога привела нас к большому пионерскому лагерю, который был пуст: детей увезли в первые же дни войны. Теперь здесь был сборный пункт. Сюда прибывали студенческие комсомольские отряды из высших учебных заведений Москвы и, получив задание, отправлялись в различные районы Брянщины копать противотанковые рвы, строить оборонительные полосы.

Рядом с лагерем протекала небольшая речушка с берегами, заросшими ярко-зеленой травой. Мы разбрелись по лесу, собирая цветы, перекликаясь в ожидании обещанного нам завтрака.

— Оля! Тут ландыши!

Я оглянулась. Оля уже раздевалась, чтобы войти в речку.

— Ты куда? Вода еще холодная! — воскликнула я.

— Это для тебя холодная!

Пробуя ногой дно, она входила в воду, такую чистую и прозрачную, что мне тоже захотелось искупаться.

Я прыгнула в речку, и мы, смеясь и радуясь чудесному утру, стали барахтаться в прохладной, бодрящей воде.

В это время где-то за лесом, невидимый, негромко загудел самолет. Оля подняла голову, прислушиваясь.

Гул усиливался, и вскоре мы увидели самолет, который не спеша пересекал голубой квадрат неба прямо над нашими головами. Он летел довольно низко, и я сразу определила, что это не наш самолет.

— Разведчик, — негромко произнесла Оля. — К Брянску летит.

У меня засосало под ложечкой: вот она, война…

Самолет улетел, а мы еще некоторое время продолжали молча смотреть ему вслед.

После завтрака нам выдали новенькие лопаты, «орудия производства», с которыми мы уже не расставались в течение всего лета. Наш отряд, включавший несколько бригад, двинулся к месту назначения, где нам предстояло выкопать первый противотанковый ров длиной в несколько километров.

Едва мы вышли из ворот пионерского лагеря, как нам встретилась колонна девушек, направлявшаяся на сборный пункт. Поравнявшись с колонной, мы стали перекликаться:

— Привет пополнению! Откуда? Какой институт?

— МИСИ! А вы?

— МАИ! Встретимся на трассе!

— Желаем успеха! Счастливого пути!

Колонна остановилась, и девушки, видя, что мы с лопатами, стали махать нам платочками, разглядывая нас с любопытством и уважением, будто мы шли прямо в бой.

Сначала идти было интересно. Поля, речушки, леса, перелески. Временами деревни, большие и малые. Колодцы-журавли. За каждым поворотом — что-то новое, неожиданное. Мы любовались белым как снег полем ромашек, старым дубом в четыре обхвата, прозрачной как слеза родниковой водой.

Но вскоре проселочная дорога запетляла в открытом поле, и наш отряд, растянувшись на километр, двигался теперь уже не так быстро как вначале. Мы порядком устали, шагая под палящими лучами солнца, вдыхая сухую мелкую пыль, которая, как дымовая завеса, стояла над дорогой, поднятая сотнями ног.

Прошло два часа, три, пять… Я чувствовала, как горит обожженное солнцем лицо, текут струйки пота по спине. Ноги казались деревянными, на подошвах, у самых пальцев, вспухали и лопались водянки. Ступать было очень больно. Первое время я шла в спортивных тапочках, но потом сняла их и повесила на лопату, которую держала на плече, как ружье. На горячей дорожной пыли оставались следы босых ног.

Я с нетерпением ждала очередного привала, чтобы лечь на землю и полежать не двигаясь минут десять.

— Не отставай, не отставай! — подстегивала меня Оля. — Давай проберемся вперед — там меньше пыли.

— Оля, у меня водянки на ногах…

— У всех водянки! Подумаешь, неженка!

— Да разве я жалуюсь? Просто не могу быстро…

Оля была беспощадна, зато Лена — веселая, круглолицая девушка, которая все время держалась возле нас, ласково заглядывая мне в лицо, посоветовала:

— А ты наступай не на всю подошву. Вот смотри, как я делаю: несколько шагов — основной упор на пятку, потом — на правую часть ступни, потом…

— Да у меня на обеих ногах!

Прихрамывая, я старалась не отставать от нее. Говорливая Лена неутомимо шла рядом и всячески развлекала меня.

— Послушай, — сказала она, вдруг чему-то обрадовавшись, — а ты знаешь задачу про трех мудрецов?

Она повернула ко мне лицо, и я увидела под низко надвинутым на лоб платочком только нос, вздернутый, покрасневший, припухший.

— Нет.

Нос зашевелился, и Лена, смахнув со щеки капельку пота, быстро заговорила, словно боялась, что я ее остановлю.

— Ну так слушай. Есть три мудреца и пять шаров: два белых и три черных. Запомни: два и три. Мудрецы стоят лицом друг к другу, у каждого на голове — шар.

— Почему шар? Он же не удержится! — возражаю я, но Лену это не смущает.

— Какая разница — шар или… колпак! Пусть шар.