У двери негромко ругнулся Степан:
— Сволочи! Откроют или нет?
Пока шел поезд, Степан с остервенением работал перочинным ножом, вырезая отверстие в стенке вагона, через которое можно будет рукой открыть запертую снаружи дверь. Крепкое дерево не поддавалось, Степан весь взмок, работая, и теперь ему хотелось глотнуть хоть немного свежего воздуха, охладиться.
Прильнув к двери, он прислушался, потом обернулся к Тимохе:
— Ты спишь?
— Кто ж тебе откроет ночью? — сказал Тимоха. — Да и ни к чему: заметить могут.
— Не заметят. Темно сейчас.
— Этот рыжий такая собака — все видит.
Степан сел на пол и вытянул ноги, опершись спиной о дверь: во время остановки следовало отдохнуть. Да и шум, даже слабый, мог привлечь внимание часовых. Как ни трудно было долбить стенку тупым ножом, Степан никому не хотел доверить эту работу.
В углу вагона мерцал желтоватый огонек коптилки, и неверный свет его освещал лежащих на полу людей. Многие спали, изредка тревожно вскрикивая во сне, раненые тихо кряхтели. Все это были летчики со сбитых самолетов, взятые немцами в плен. Сначала немцы держали их вместе с другими пленными во временном лагере в прифронтовой полосе, где сортировали всех по группам, но потом, отобрав отдельно летчиков, которых оказалось пятнадцать человек, привели их однажды вечером на вокзал, посадили в поезд и теперь везли куда-то на запад в специальный лагерь.
Тимоха никак не мог смириться, что он в плену, что его увозят все дальше, в глубокий тыл к немцам. Он задумал бежать и среди летчиков быстро нашел себе товарищей, которые поддержали его план и согласились бежать вместе с ним. Собственно, над планом особенно думать не пришлось: главное — выбраться из поезда, а там уже оставалось действовать соответственно с обстановкой. Могло случиться так, что беглецов схватят сразу же. Если же им удастся каким-то чудом продержаться некоторое время, то и в этом случае добраться до линии фронта и перейти ее было делом почти невозможным. Однако Тимоха и его товарищи твердо решили бежать, независимо от того, чем это кончится.
Многие хотели присоединиться к ним, по большинство летчиков были ранены и слишком слабы физически. Прежде всего они были не в состоянии прыгнуть с поезда на полном ходу…
— Тронется поезд — я буду долбить. Моя очередь, — сказал Тимоха.
— Лежи. Я сам справлюсь, — решительно возразил Степан и, словно извиняясь перед Тимохой, добавил: — Силу приложить хочется. Понимаешь, такая энергия появилась — не могу ждать, на волю хочется!
Тимоха не возражал: Степан был крупным, сильным, а точнее выразиться, могучим человеком. Летал он на бомбардировщике СБ, а до войны на тяжелом четырехмоторном ТБ-3. Дважды его подбивали, по первый раз он посадил самолет на своей территории, а во второй, когда его бомбардировщик загорелся в районе Киева, он прыгнул с парашютом, но, неудачно приземлившись на лес, ударился головой о дерево и потерял сознание. Немцы быстро нашли его…
— Надо успеть до рассвета. Успеешь? — спросил Тимоха.
— Успею. Ты же сам знаешь, быстрее меня никто не сможет.
В этот момент послышался свисток, стукнули буфера, и поезд тронулся, постепенно набирая скорость. Степан поплевал на руки и, не теряя времени, принялся за работу.
Вагон слегка покачивало, и Тимоха закрыл глаза. Мысли его вновь и вновь возвращались к прошлому, к тому дню, когда он погнался за «рамой». Он легко мог тогда сбить ее, если бы не те два «мессера», которые неожиданно выскочили из облака. Сначала, отрезав Тимоху от «рамы», они повредили его самолет. Но он мог еще драться и дрался до последнего! Когда же кончились боеприпасы, немцы решили посадить его на свой аэродром… Сверху они все больше прижимали его к земле, зажав в клещи, но Тимоха не хотел садиться и бросил свой «Як» прямо на «мессера». Ударив немца, «Як» резко пошел к земле, но прыгать с парашютом было уже поздно: не оставалось высоты… Перед посадкой Тимоха успел только выровнять самолет и отбросить фонарь кабины.
Очнулся он на земле. Тело ныло, словно после жестоких побоев. Лежал Тимоха на боку, в неудобной позе, придавив руку, но шевельнуться боялся. Первое, что он увидел, был сапог. Большой черный сапог у самого лица, а рядом высились тонкие травинки, сквозь которые он рассмотрел хвост самолета. Как показалось Тимохе, хвост торчал прямо из земли. Фюзеляжа не было видно — его скрывала густая трава. Тимоха сразу узнал хвост своего истребителя, сообразив, что его самого выбросило из кабины при ударе о землю.
Он прислушался: за его спиной говорили по-немецки. Немцы… Они сейчас уведут его. И он ничего не может поделать.
Скрывая, что очнулся, Тимоха опять закрыл глаза и, замерев, напряженно ждал, что будет дальше. Тупо болел затылок, думать было тяжело. Хотелось шевельнуться, освободить затекшую руку, которую он прижал своим телом, но он решил лежать так, не двигаясь, пока было возможно.
Немец, стоявший рядом, заметил, что Тимоха пришел в сознание, что-то крикнул, и в тот же миг Тимоха почувствовал удар в живот. Дернувшись, он невольно издал короткий стон и тут же прикусил губу… Его снова ударили, и он открыл глаза.
Немец, которого в следующий момент увидел Тимоха, был в серо-зеленой форме с расстегнутым воротником и почему-то держал фуражку под мышкой. Может быть, так было удобнее бить…
Повелительным жестом он приказал Тимохе подняться. Отойдя в сторону, смотрел, как Тимоха, пытаясь встать, падал на землю. Наконец, когда тот остался стоять, подал знак обыскать его.
Тимоха, пошатываясь, стоял, пока два немца обыскивали его. В голове гудело, левое плечо болело, рука отекла, и он почти не чувствовал ее. Правое колено было разбито, кровь пропитала брюки…
Было еще темно, когда Степан разбудил Тимоху.
— Вставай. Все готово.
Тимоха сел, растер обеими руками колено, которое все еще болело, вопросительно посмотрел на Степана:
— Всех разбудил?
— Всех. Четверо нас. Семен отказался: опять рана открылась. Говорит, обузой будет…
— Значит, четверо, — машинально повторил расстроенный Тимоха и посмотрел в ту сторону, где лежал Семен.
Илья и Василий поспешно надевали рубахи, завязывали шнурки на ботинках. К этому времени все в вагоне проснулись, чтобы попрощаться с теми, кто собрался бежать. Огонек коптилки нервно вспыхивал, и в полутьме вагона резкие тени на лицах придавали им фантастический вид: впавшие глаза, провалившиеся рты…
Больной Семен лежал в дальнем углу, отвернувшись к степе, безучастный ко всему. Зная, что сейчас ему особенно плохо от сознания своего бессилия и обреченности, Тимоха подошел к нему, тронул осторожно за плечо.
— Семен, что — передумал?
Тот молча повернулся, печально кивнул головой. Бледное и худое лицо его показалось Тимохе еще более худым, чем всегда.
— А может, все-таки попробуешь? — спросил Тимоха неуверенно, сознавая в душе, что совершенно больной Семен долго не протянет и говорить о побеге бессмысленно. — Может, попробуешь?
Семен отрицательно качнул головой, вздохнул и хотел сказать что-то, но закашлялся и безнадежно махнул рукой. Кашлял долго, а когда отдышался, через силу сказал:
— Желаю всем… дойти до своих… А я… — Он опять махнул рукой. — Всего доброго! Прощай, Володя…
Горячая волна обожгла Тимоху — ему было до слез жаль Семена.
— Не-ет! Не прощай!.. Держись, Семен, я тебя найду! — убежденно воскликнул он, стараясь вселить надежду в сердце Семена.
В ответ Семен слабо улыбнулся, и у Тимохи защемило сердце: нет, никогда им не увидеться больше, потому что у Семена, с которым Тимоха подружился в лагере, кроме всего прочего, открылась чахотка. Покидая друга, Тимоха чувствовал себя так, будто совершал предательство. На душе было скверно.
У двери ждали Тимоху Степан, Илья и Василий. Черноглазый, подвижный Илья Барковский и спокойный, уравновешенный Василий Горбачев летали вместе с самого начала войны и давно дружили. Илья был штурманом, а Василий стрелком на бомбардировщике Пе-2. Случилось так, что над целью их самолет загорелся. Командир экипажа, приказав обоим прыгнуть с парашютом, сам не успел сделать то же самое и сгорел вместе с самолетом. То, что они остались живы, а летчик погиб, мучило обоих, и они чувствовали за собой вину, которой, в сущности, не было: командир экипажа всегда покидает самолет последним…
