Если хочешь знать, — пишет Калабриец, — соглашались ли греки также с тем, что сверхсущностное и безымянное Благо превосходит рассудок, науку и всякие другие попытки соприкосновения, почитай сочинения пифагорейцев Пантенета, Бротина, Филолая, Хармида и Филоксена, посвященные этому вопросу; у них ты найдешь те же выражения, что великий Дионисий употребляет в последней главе своего «Мистического богословия»[930].
Варлаам ссылается также на доводы из Платона, где идея высшего Блага объявляется трансцендентной по отношению к любому знанию, — в частности, в VI книге «Государства», где Благо рассматривается как причина подлинного бытия умопостигаемых объектов[931]. В этой сфере он считает Платона и пифагорейцев подлинными наставниками, тогда как Аристотель ограничился тем, что наметил пути естественной мысли[932]. В ответ на обвинения Паламы, упрекающего его в том, что тот признал за языческой философией право на знание, полученное в откровении[933], Варлаам всегда настаивал на согласии, которое, как ему кажется, существует между философами и отцами, — прежде всего, в сфере апофатического богословия[934]. Если Бог открыл истину апостолам, то о той же самой истине говорили философы[935]. Впрочем, мистическая духовность, поборником которой выступает Палама, тоже берет начало в неоплатонических сочинениях, где мы находим теорию «мистического брака» (το συζυγείν) между двумя природами, связанными «отношениями» (τα προς τι), а также идею «слияния» (άνάκρασις) с Богом: Палама сам волей–неволей тоже от нее зависит[936]. Апостолы, отцы Церкви, а также языческие философы, следовательно, получали божественное откровение, что сделало их «богословами опыта», а мы благодаря этому получили возможность иметь «мнения» о Боге. Впрочем, Варлаам уточняет, что эти откровения заключаются главным образом в просвещении разума, позволяющем достичь некоего «гнозиса»: ведения христианских догматов — у святых отцов, ведения законов человеческого разума и божественной трансцендентности — у философов. В обоих случаях речь идет об откровении чисто интеллектуальном, хотя и не всегда зависящем от законов логики: просвещение затрагивает «познавательную силу разума» (έπι τής γνωστικής τού νού δυνάμεως)[937]. Когда Варлаам слышит о том, как среди исихастов говорят об иррациональном просвещении, он сильно негодует и стремится уточнить смысл термина «просвещение», к которому сам прибегал ранее: Если термин просвещение применяют образно к дару премудрости, познания, рассуждения и других добродетелей, подаваемых Богом тем, кто этого достоин, я лишь желаю этого дара и прошу лишь того, чтобы его удостоиться. Но я очень не люблю добродетели, кроме тех, что я перечислил, подаваемые другими видами просвещения, о которых говорят или которые действительно существуют; я думаю, что нет никакой пользы для души, лишенной рассуждения, полной безумия, забвения, заблуждения, глупости и неразумных мнений, погружаться в свет и с ним сливаться; я думаю, что она не очищается от своих страстей и что познание путей, ведущих к реальностям Единого, ей недоступно[938]. Таким образом, мы видим, что для Варлаама не существует иного способа отношений между Богом и человеком кроме откровения, получаемого природным умом, не преображаемым или не преобразуемым вследствие этого. Следовательно, между христианской мыслью и мыслью философов разница лишь в степени или в объекте, тогда как сам человек, познающий субъект, по сути остается тем же самым и имеет в своем распоряжении те же самые весьма ограниченные средства. Этот основополагающий вопрос постоянно будет под прицелом критики Паламы в процессе полемики с Варлаамом: Калабриец полагает, что божественные вещи становятся известными через то же познание, что связано с творениями[939]. Их спор часто похож на битву экзегетов Псевдо–Дионисия, на которого оба любят ссылаться и у которого Варлаам находит подтверждение для своего агностицизма; Палама в этом случае оказывается вынужденным привнести в мысль Ареопагита христологические коррективы, что отодвигает большую часть высказываний Псевдо–Дионисия в область естественного богословия, где зависимость от светской философии становится допустимой. Для Паламы, действительно, только сакраментальная жизнь Церкви и благодать Духа, подаваемая людям в Новом Завете, полностью независимая от природного ума и от светской философии, позволяют христианину жить в самой истине. Так с самого начала паламитский спор выявляет главное: противоположность гуманистического номинализма Варлаама богословию благодати византийских монахов. 3. Варлаам в Италии В июне 1341 г. Варлаам, осужденный Константинопольским собором, бежит на Запад, становится епископом Джераче[940] в Италии и посвящает свободное время тому, что преподает греческий Петрарке, вдали от византийских «необразованных и неученых»[941] монахов, стремившихся осудить его за пристрастие к античным философам. В Греции у него остались друзья, и они — в том числе Димитрий Кидонис, переведший на греческий Ангельского Доктора[942] — не преминули подивиться такому мгновенному обращению в лоно Римской церкви, против которой Варлаам прежде выступал и в лице которой он, находясь в Авиньоне, встретил вероучительную непреклонность столь же строгую, как и на Востоке, — непреклонность, плохо вяжущуюся с его доктринальным агностицизмом. В письмах к этим друзьям Калабриец вновь говорит о своих убеждениях, покоящихся на тех же принципах, что были заявлены им в антилатинских сочинениях: Ego neque prius sciebam, utrum a solo Patre procedit Spiritus Sanctus, neque nunc arbitror me scire. Puto enim hujuscemodi problema et nunc et tunc, quem–ad–modum et tu in epistola optime dicere mihi videris, super omnem esse humanam et scientiam et mentem, et methodum et demonstrationem. Sed prius credebam quod a solo Patre, et nunc rursus credo quod etiam ex Filio[943]. Человеческий разум не в состоянии постичь истин, касающихся Бога, поэтому как латинянам, так и грекам лучше держаться подальше от этих материй: единственный надежный богословский аргумент — аргумент авторитета, который для Варлаама тождествен «вере»[944]. Отцы Церкви являются истинным авторитетом, и поэтому ссылаться следует на них. После своего отъезда на Запад Варлаам констатировал, что по вопросу о Filioque они делятся на две группы: на тех, у кого нет по этому вопросу четких высказываний, и тех, кто выступает за «двойное исхождение». Святой Иоанн Дамаскин — единственный, кто буквально отрицает исхождение a Filio[945]. Значит, латинское учение лучше обосновано. Однако весьма маловероятно, что именно этот подсчет заставил Варлаама обратиться в лоно Римской церкви: скорее всего, его обращение было следствием оскорбления, нанесенного ему собором 1341 г. Когда он описывает своим друзьям четыре «признака», отличающие истинную Церковь от «раскольничьего» Востока, то чувствуется, что пишет человек, ожесточенный своей неудачей, и интеллектуал, не понятый окружением, которое он считает фанатичным и невежественным. Вот каковы, по его мнению, эти четыре признака: дисциплина и порядок, царящие в Римской церкви (col. 1258b), образованность духовенства (col. 1259–1260), наличие видимого вселенского руководителя (col. 1261–1262) и политическая сила западных народов (col. 1263–1264). вернуться «'Ότι γάρ και Έλληνες κατειλήφασιν ώς νού καί έπιστήμης καί πάσης άλλης επαφής ύπερέχον έστί το υπερούσιον καί ανώνυμον αγαθόν, άνάγνωθι τα Πανταινέτω καί Βροτίνφ καί Φιλολάω καί Χαρμήδει καί Φιλοξενώ τοίς Πυθαγορείοις περί αύτών ειρημένα, έν οις εύρήσεις τάς αύτάς φωνάς, ας ό μέγας Διονύσιος έν τφ τελευταίω τού περί μυστικής θεολογίας άφίησι». — Ibid., fol. 132ν-133. вернуться Ibid., fol. 133; cp.: Plato. Res publica, VI, 508c-509a. вернуться По мнению Варлаама, Палама ошибочно верит, «ώς ό Ιταλός Βαρλαάμ άτοπος τις άνθρωπος ήν, ύποκρινόμενος μέν τά χριστιανών, ελλην δ’ ών καθαρώς [будто италиец Варлаам — какой–то чудак, притворяющийся христианином, а в действительности являющийся чистым язычником]». — Ibid., fol. 138. вернуться «Ειδώς πολλω πρότερον ώς τών πατέρων έστίν οικεΐον τό δόγμα, ούχ ώς έναντιουμένους αύτοίς τούς 'Έλληνας προύκρινα, άλλ’ ώς συμφωνοϋντας έθαύμασα [Будучи убежден, что задолго до того, как нечто стало собственным учением отцов, оно было признано греками как не противоречащее им, но как согласное, в чем заранее был уверен и чему весьма удивлялся]». — Ibid., fol. 139; cp.: fol. 136v. вернуться «…μία γάρ ή διά πάντων αλήθεια, τοίς μέν άποστόλοις αμέσως έκ Θεού δοθεΐσα <...> προς δή ταύτην τήν θεόθεν τοίς άποστόλοις δεδομένην άλήθειαν καί παρ’ έαυτών εισάγειν πέφυκε τά κατά φιλοσοφίαν μαθήματα [ведь истина одна во всем, как непосредственно данная изначально от Бога апостолам <...> к истине, данной от Бога апостолам, ведут и философские науки]». — Процитировано в: Gregorius Palamas. Pro hesychastis, II, [1, 5] // Coisl. 100, fol. 142 [Григорий Палама. Триады. С. 131]. вернуться Epistola ad Palamam II // Marc. gr. 332, fol. 133v-134. вернуться «El τις γάρ την τής σοφίας καί γνώσεως και βουλής και των τοιούτων παρά Θεού δόσιν τοίς άξίοις, ελλαμψιν τροπικώς ονομάζει, ταύτης μόνον έφίεμαι και έπήβολος γενέσθαι εύχομαι. Των δ’ άλλων λεγομένων ή γινομένων έλλάμψεων και άλλ’ άττα παρά τά είρημένα ψυχαΐς δωρούμενα, ού πάνυ τοι έρωτικώς έχω, ήγούμενος μηδέ είναι όφελος άνοήτφ ψυχή άφροσύνης και λήθης και πλάνης και άγνοιας καί δόξων άνοήτων άναπεπλασμένη, φωτί συνοικείν καί άνακεκράσθαι̇ οϊω, μή έκ των είρημένων παθών καθαίρεσιν αύτήν πεφυκέναι, καί γνώσις των εις τά όντα τού ένός προόδων αύτή έντιθέναι». — Ibid., fol. 135. вернуться «Υπέρ αϊσθησιν δέ φωτισμόν, την γνώσιν μόνην λέγουσι, διό καί ταύτην κρείττω τού φωτός και τέλος πάσης άποφαίνονται θεωρίας [Просвещение превыше чувства они называют исключительным ведением, почему и заявляют, что оно выше света и есть предел всякого созерцания]». — Gregorius Palamas. Pro hesychastis, I, [quaest. 3] // Coisl. 100, fol. 119v [cp.: Триады. C. 59]; «…[Βαρλαάμ] δείξαι σπεύδων ώς φως, νω θεωρητόν, ή γνώσις μόνη των κτισμάτων έστίν [стремится (Варлаам) показать, что свет, созерцаемый лишь умом, есть ведение общее для всех сотворенных существ]». — Ibid., И, [3,14], fol. 173v [cp.: Триады. С. 225]; «…ούτος την τού Πνεύματος θεοποιόν χάριν, κτιστήν άποφήναι <...> έποιήσατο, μίμησιν αύτήν είναι φυσικήν λέγων, καί τής λογικής φύσεως έξιν [он привык называть подаваемую Святым Духом благодать тварной <...>, именуя ее естественным подражанием и достоянием разумной природы]…». — Ibid., Ill, [1, 3], fol. 198 [cp.: Триады. С. 301–302], etc. вернуться Варлаам называл Паламу «αμαθής καί απαίδευτος» [«необразованным невеждой»]. — Barlaam. Epistola ad Palamam I / ed. G. Schirô // ASCL. 1936. Fasc. 1–2. P. 88. вернуться Doctor Angelicus — «Ангельский Доктор», почетный титул св. Фомы Аквинского. вернуться «И прежде я не знал, от одного ли Отца исходит Дух Святой, и сейчас не думаю, что знаю. Ибо полагаю, что эта проблема и сейчас, и тогда — как ты видел, в письме к тебе говорю об этом наилучшим образом — превыше всякого человеческого знания, и мысли, и метода, и доказательства. Но прежде я верил, что от одного Отца, а сейчас снова верю, что также и от Сына». — Barlaam. Epistola ad Demetrium Cydonem // PG 151, col. 1301c. вернуться «Ecce humana mente ratiocinari de ilia re, de qua ait sanctus Dionysius, magis verificari omnium quae dicimus, quaeque intelligimus, negationis quam affirmationis, commune jam est et Latinorum et oppositum defendentium Graecorum. Fides vero nequaquam communis est [Таким образом, размышление человеческого ума о тех вещах, о которых говорит св. Дионисий, остается превыше всего, о чем мы говорили, будто понимаем, как в отрицании, так и в утверждении, что одинаково присуще как латинянам, так и с другой стороны грекам. При этом сама вера у тех и других различна]». — Ibid., col. 1304а. вернуться Idem. Epistola de processione Spiritus Sancti // PG 151, col. 1281. |