Произведение искусства Перевод Шаши Мартыновой Единственное важное созидание — Жизнь, что дает тебе жизнь. Врубись: у тебя все отлично, Когда тебе нужны лишь Наживка и лед. Ловля радужной форели,
Смит-ривер, январь Перевод Максима Немцова Такая холодина, что наверняка ссать буду снежинками, пока не перемерзнет сток. Так холодно, что направляющие моего «Ламигласса» застывают между бросками, отчего приходится окунать спиннинг в реку потеплее, чтобы начисто оттаяли перед новым тщетным броском и сносом от быстрой головы порога к медленному вееру разлива ниже. Такая не-блядь-вероятная холодрыга, что под новейшей-чудо-тканью термы, слоями шерсти и утепленными болотными сапогами на толстый носок я дрожу, как бурундук, срущий цветными стекляшками, — тотальная утрата двигательного контроля так близка, что я, в конце концов, признаю очевидное: из-за чего это такого я рискую переохладиться, обморозиться, а затем и повредиться мозгом, как не тяги подцепить на крючок радужную форель по пути к океану, хоть она и онемела в ледяной воде до того, что ее, как сапог с песком, вытягиваешь? Могу вообразить много отличных и довольно бредовых ответов, но правда в том, что я не знаю. У кого склад пофилософичнее — могут предположить, что я на самом деле забрасываю удочку на подлинную причину, по которой забрасываю удочку, но тут чересчур много зеркал и французских интеллектуалов, мне столько не выдержать, не свихнувшись. Однако ж, если не безумная причина и есть, подозреваю, она проста и глубока: через текущую воду вновь оживает вера; переливчатый каскад форели на нересте; как сердце у меня распахивается, стоит ярко-морской радужной вспороть реку вниз по теченью; присоленное мерцанье божественного в прыжке. Третий берег реки Перевод Шаши Мартыновой Три оленя пьют на лунном мелководье по ту сторону реки — вдруг насторожились. С морд — вода, уши торчком, дрожат бока, свиваются мышцы в трепетном эквилибре меж недвижностью и бегством, они слушают стук моего сердца — покуда сам его не услышу. Зеленым концом кверху Перевод Шаши Мартыновой Малец, тому, кто сажает деревья, нужно знать всего ничего: зеленым концом надо кверху, и ни в одном на свете дождевике тебе не будет сухо. Вилли-Пихта Промок насквозь, Уже неважно, Идет ли дождь. Сажай ростки, Один за другим, И дуй вперед. Родись, умри в Бездумном ритме, Делай дело. Не заметишь, Что забыл про дождь, Слившись с его Однозвучьем. Корень и вздох — Разницы нет: Всё — тяжкий труд. Сырое тело горит Из костей — вон. Все по порядку Перевод Шаши Мартыновой Столько истинных путей. Обилие изумительных наставников. Не счесть рек, в которых еще не рыбачил. Возможности любви, что выше математики. Столько грязной посуды. Неестественный отбор: медитативное созерцание лягуха-быка, что харит камень Перевод Шаши Мартыновой Зелье электрического студня, кластеры нервных узлов в бинарном рассольнике — как от побужденья возникает действие, так мозги неизбежно делают выбор. И по некой немалой ошибке в распознавании образов или существенной когнитивной оплошности мозг лягуха-быка избрал двухфунтовый камень объектом неистового обожания, камень (на мой взгляд млекопитающего, надо сказать), не похожий и даже отдаленно не смахивающий на женскую особь лягушачьего вида. Лягух и впрямь услаждается как-то отупело, но камень, со всей очевидностью, это нисколько не трогает, а, стало быть, можно предположить, что не вихрь сладостного забвения питает настойчивость лягуха, а нешуточный вывих в восприятии — или, вероятно, общая его свихнутость. Кое-кто почерствее мог бы даже счесть его воплощением мужской бесчувственности. Из межвидового гендерного братства и общего беспокойства я наставляю моего земноводного друга: «Эй, по-моему она не строит из себя неприступную. Тут все буквально, Джек, — все так и есть, дружище, выбито в камне. И с моей стороны было б небреженьем, не вырази я свои глубокие и чрезвычайно обоснованные сомнения, что тебе удастся ее упахтать, сколь бы продолжительным и впечатляющим ни было рвение». Ноль внимания моему совету, равно как и моему присутствию вообще — лягух-бык продолжает бесплодные домогательства с той зацикленной приверженностью недомыслию, что извечно сопровождает бессмысленную осоловелую похоть. Но, если честно, чей мозг не искрил в хлябях гормонов или, вспыхнув, как разбитая склянка с бензином, не улетал метеором в ревущий водоворот, где хоть к камню бы приткнуться? Можно лишь заключить, что эдакое непреодолимое вожделение служит виду гарантией выживания, детородным попранием любых решений, требующих мысли, мысли, общеизвестно, подверженной думанью, а чем больше думается о думанье, тем думательнее становится. Стало быть, хоть мозг и создан выбирать, само его существование в конце концов зависит от созидательного превосходства безмозглой страсти — и, при всем уважении к мсье Декарту, вы есть прежде, чем мыслите об этом. Низкие влечения, что правят высокими страстями, сводят на нет всякий выбор, а заодно и здравый смысл, нравственность, вкус, воспитание и любые прочие блестки, которыми мы покрываем все липкое и сырое. Суровая правда: мы не выбирали выбирать — ни мозги, что напрягаем, выбирая толкование собственного полового бардака, ни сердца, что обременяем мы огрехами во имя любви. Как ни решай мы, чего хотим, выбор — не свободен; мы живы по милости нужд понасущней. Вот так под настойчивым натиском нужды влезаем мы по ошибке на камень-другой. Эта наша глупость — чуть срамнее иных, да, ну и что? Сила императива вместе с законом средних чисел практически гарантируют, что хватит и тех, кто не промахнется и наделает мозгов, которыми кому-то придется мозговать, чтоб решить, какие шаги предпринимать к тому, что, как нам думается, нужно сделать на каменистом пути между заблужденьем и грезой — когда приступить, как пустить в дело мечты — на пути, где мы наконец понимаем: воля — не выбор, который мозг волен выбирать. По счастью, мой бородавчатый друг, душе суждено фланировать. |
