Мост железный через грохот реки, перед Золушкой ворота крепки. — Распахнуться мы хотим, да замки! Не откроешь нас ключом никаким. Ни цепями, ни ключом не греми — заперты загадкою мы. Если хочешь отпереть — отгадай, а не сможешь — не пройдешь никуда: Крылья есть, а не летит, сам в зрачок, а не глядит. Без него плохо, а с ним не лучше. Ростом кроха, а может замучить. Стар, а тебе новинка, целый, а половинка. Без колес, а в ходу. Ни на что не гож, а всюду вхож… Думает Золушка, думает, думает, думает, ду — мает — грош! Как сказала — ни реки, ни ворот, только ровная дорога вперед… И еще загадка Цепи тяжкие на скрепах скрипят, перед Золушкой ворота опять. — Распахнуться мы хотим, да замки! Не откроешь нас ключом никаким. Ты диковинным ключом не греми — тайной кованою заперты мы. Если хочешь отпереть — отгадай, а не сможешь — не пройдешь никуда! Три буквы у меня, а нас двое, что такое? В скалах ты нас найдешь, скатертью развернешь, будешь искать — и скок — чудо-конь скакунок. С каменных круч сойдем, скатимся в каждый дом. Живем мы в слове — тоска, жить будем в слове — ласкать. Жар-птицы — огней каскад, гусли — игры раскат. Велели нас не пускать, шли ночью в земле искать, мы вырастем из песка ковром одного куска! Три буквы во мне, а нас двое — что такое? Загадка трудна-трудна, двое, тайна одна. Мне спилось это во сне, нашептывал это снег. Скворушка говорил о чудах Хрусталь-горы. Пальцем трет у виска. — Скажем три буквы — ска, а вдвое — ска и ска, ах, поняла: ска-ска, всякой петле развязка, откройтесь, ворота, — Сказка! Лишь сказала — что ключа оборот, перед нею ни замка, ни ворот! Берег каменный, и синей стеной, синью высинено море синё. А за сипим краем моря — скала, белый-белый уголек хрусталя… Волны пастями хватают песок да отфыркивают пену с усов… Запах свежей щелочи прямо в губы Золушке. — Там, наверно, крабики, верно, рыбы в крапинку, раки, клешни лаковые, водоросли, раковины… Но в волне — ни признака рыбьего; берег выбелен сушью гибельной, а по всему по берегу, у темных гор-горынычей на горючих камнях — что ли, с горя люди какие-то сидят, пригорюнившись, ждут погоды у моря. Глава одиннадцатая Первый Иванушка (рыжий, горшком стрижен) — Ой, беда: на два века горюшка хватит. А была же, была у меня самобранная скатерть! Крикнешь: — Эй! — Караваи хрустящие катят, золотые цыплята взлетают на скатерть, режь, ешь, пей! Течет по усам вино горячо, сладость переливается в горле. Заснул маленько. Проснулся, а, черт! Нема самобранки — уперли… Братец Иванушка (держит камешек, слезы льются) — Ой, привиделось яблоко с блюдцем… Качнешь чуточку, скажешь: — Катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне города и села, гор высоту и небес красоту, — и начнется: Москва златоглавьем качнется, то льды, то сады… то туды, то сюды — то четверкой летит, то несется корабликом, то луга, то песчаные берега… Ой, беда! Ни блюдца, ни яблока, ночью темною выкрала баба-карга. Ванюха (босой, стоит, скулит над слезою-росой) — Эх, сирота. Сапоги семимильные были. Голенища чугунные — красота! Кожи чертовой, силы аховой, шагом враз за Урал перемахивал! И нема. Эхма!.. |