Биджой сразу полюбил твоего отца за то, что тот был совершенно не похож на него, всегда такого правильного и ответственного. Как и положено единственному сыну в семействе Чаттерджи. Но в компании с твоим отцом излишняя серьезность брата пропадала, он смеялся сердечно, как мальчишка. За это я тоже сразу полюбила твоего отца.
Он сказал нам, что его зовут Гопал, он единственный сын нашего младшего дяди, о котором мы знали только лишь то, что много лет назад он, получив свою часть наследства, покинул родной дом после серьезной ссоры с дедом. Гопал рассказал нам, что его отец обосновался в городе Кулна, по ту сторону границы, где успешно занимался торговлей до раздела страны[21]. Однако после начавшихся волнений он потерял все: дело, дом, сбережения и, не выдержав такого потрясения, вскоре умер.
Мы с радостью приняли двоюродного брата, почитая за честь то, что он пришел именно к нам. Гопал был очень хорош собой, светлокож, благороден на вид. А как весело он смеялся, рассказывая о злоключениях во время своего путешествия в Калькутту! Малейшего повода было достаточно, чтобы он запел. И он играл на флейте, которая и была в том самом футляре, обитом красным шелком. Играл он так же хорошо, как и его тезка Гопал — бог Кришна, очаровывавший пастушек Бриндавана, чтобы они покинули свои дома и мужей, и последовали за ним.
Гопал почти ничего не рассказывал о себе и твоей матери. Что-то я узнала из неосторожных слов Налини, оброненных ей здесь и там, кое-что мне удалось понять, когда я собрала воедино несвязные фразы, сказанные ею в бреду в тот день, когда она рожала тебя, мучаясь от жара, горя и боли. Твой отец впервые увидел Налини, когда его лодка причалила к берегу реки, где твоя мать стирала белье. Он пообещал, что женится на ней и она станет женой человека из богатого и знатного рода, одного из старейших родов в Калькутте. Гопал так ласково говорил с ней, обещая вечную любовь… ей показалось, что он и звезду бы уговорил спуститься с неба. Забыв обо всех предостережениях мам, тетушек и деревенских старух, на рассвете Налини сбежала из родительского дома. Она позволила твоему отцу взять себя за руку и отвести на старую разбитую лодку, полную таких же мужчин, как Гопал, которые надеялись найти счастье в большом городе.
Мне захотелось перебить Пиши. Она ошибалась. Эта авантюристка, сбежавшая из дома, не могла быть моей матерью! Мама вся — женщина из вздохов и жалоб, так трепетно относящаяся к правилам приличий, как будто это хрупкая фамильная вещь из хрусталя, доверенная ей. Мама, которая всегда говорила, что в доме ее отца не потерпели бы такой расхлябанности, как здесь, — разве она могла стирать белье на реке, словно какая-нибудь деревенская девчонка? Тем не менее, когда я закрыла глаза и представила эту картину, я поверила, что так всё и было.
Я видела мать — хрупкую и испуганную девушку, которая, почувствовав на себе нескромные взгляды мужчин, закрыла лицо краешком сари. Ступив на борт лодки и почувствовав запах немытых тел, она с ужасом подумала, не совершила ли страшной ошибки. Вдруг отвращение к каждодневной домашней работе погубило ее? В родительском доме ей приходилось драить горшки, отчего ее ногти всё время были черными и обломанными; разжигать огонь в печи — от этого глаза краснели и воспалялись; обмазывать стены хижины коровьим навозом, протекающим каждый сезон дождей. Наступила ночь, она безмолвно глотала слезы под чужим звездным небом. А когда отец попытался тайком поцеловать ее за тюком сена, она с неожиданной силой оттолкнула его.
К счастью, мой отец не был бесчестен. Когда они, сменив по дороге не одну лодку и поезд, добрались наконец до Калькутты, он повел мою маму в храм Кали. Там священник пробормотал мантры и нетерпеливыми жестами указал им обменяться цветочными гирляндами. Потом он спрятал за пояс монеты, которые ему дал мой отец, и повернулся к следующей паре — храм Кали всегда был популярен среди влюбленных, сбежавших из дома. И вот мои родители были женаты.
Но разве об этом мечтала моя мама долгие годы, подметая метлой из листьев кокосового дерева земляной пол в доме родителей, перемалывая красный перец для приготовления карри и вытирая носы своим младшим братьям и сестрам? Где сари из красного шелка бенараси с переливающимися нитями зари?[22] Где свадебные украшения: золотые браслеты с изображением крокодильей головы, ожерелье в семь рядов, которое достало бы до самого пола, если его размотать? Где серьги в виде огромных колец, которые касались щек при каждом движении головы? Где маленькая бриллиантовая сережка в ее изящном носу, подчеркивающая его совершенство? Моя мать знала, что она красива, достаточно красива, чтобы заслуживать лучшей жизни. Где же был восхищенный шепот завистливо глядящих вслед подружек, похожий на шепот морской раковины, приложенной к уху? Но всё же она чуть улыбнулась, когда муж втер ей в пробор красную краску — синдур — этот оберегающий знак, символ начала новой жизни замужней женщины.
Надежда на то, что всё не так плохо, появилась у моей матери, когда они остановились напротив белого особняка, сверкающего в лучах послеполуденного солнца аккуратно выкрашенными кирпичами, восхитительным полированным мрамором и воротами из кованого железа, царственно украшенными вверху фигурами львов, стоящих на задних лапах. Водитель машины, на которой они приехали, эффектно посигналил, чтобы произвести еще большее впечатление. Весь путь они проделали на телеге, но, подъезжая к дому, отец решил взять такси. «Нехорошо будет, если мы подъедем к дому моего кузена, как нищие», — сказал он. А если бы в самом начале их пути на него не напали грабители, добавил он, они бы проделали весь путь на автомобиле.
Поверила ли мать в эту историю про грабителей? Ей больше ничего не оставалось. Сомневаться в своем муже означало начать сомневаться в себе, позволить предательскому голосу в голове повторять: «Не надо было, не надо было». Поэтому она предпочла не обращать внимания на излишнюю резкость, появившуюся в голосе мужа, когда он велел охраннику сообщить об их приезде хозяину дома. «Да, да, я его двоюродный брат, из Кулны, я же сказал. Ты что, плохо слышишь?» А когда к ним вышел хозяин, несколько озадаченный их появлением, Налини старалась не замечать, какой напряженной стала улыбка ее мужа, как он странно держал себя, слишком старательно оправляя дхоти[23], будто хотел что-то доказать. Ей было больно различать эти знаки в муже. А ведь они едва поженились.
Хозяин дома, судя по его спокойному голосу, был настоящим джентльменом, видно было, что ему не приходилось кричать ни разу в жизни. Отчего-то, еще сильнее Налини расстроилась, когда увидела, что он, слушая Гопала, верил каждому слову. К большому облегчению Налини, к ней подошла женщина — овдовевшая сестра хозяина и, взяв ее за руку, сказала с сочувствием в голосе:
— Пойдемте со мной, дорогая. Вы, наверное, очень устали после такого долгого и трудного путешествия. Это ужасно, что на вас напали грабители, даже не представляю, что вы пережили.
Гопал сочинил эту историю про грабителей, чтобы как-то объяснить, почему на жене нет украшений, которые носят замужние женщины. И мать поспешно и виновато опустила глаза. Она вдруг поняла, что не свадебные гирлянды связывают мужа и жену, а череда испытаний, пережитых вместе. К счастью, вдова не заметила, как мама покраснела от стыда.
Женщина посетовала, на то, что мир определенно катится в бездну, и предложила Налини оставить мужчин наедине:
— Пусть поговорят, не будем им мешать. А я покажу вам вашу комнату, и мы выпьем сладкой воды мишри.
— Твоя мать была необыкновенно красивой, самой прекрасной из женщин, которых я когда-либо встречала. Хотя иногда мне кажется, что ты всё же превзошла ее по красоте. Даже в тот день, когда лицо Налини покрывал слой калькуттской пыли и сама она была словно сорванный, увядший на солнце цветок лотоса, мужчины оборачивались ей вслед. А какой покорной была Налини, когда я повела ее в комнату, отведенную для нее и Гопала, — покорной и слегка смущенной. Она с детским любопытством наблюдала за мной, когда я показывала ей, как пользоваться вентилятором и туалетом. Но вскоре всё изменилось.
