— Что ты имеешь в виду? — спросила Пиши, вошедшая в комнату. — И что за манера встречать дочь, которая так давно не была дома? Ну-ка, Судха-ма, дай посмотрю на тебя. Какая же ты стала красивая, теперь, почти став матерью! Я так рада, что ты приехала! Но Рамур-ма права: нашему зятю не следовало отпускать тебя одну, ты выглядишь такой усталой.
Она обняла меня, похлопывая по спине, и я с облегчением и благодарностью положила голову ей на плечо.
Тут в комнату вбежала Гури-ма, на лице которой читались одновременно радость и недоумение. Я заметила, как она ищет глазами мой багаж, гадая, почему водитель Рамеша до сих пор не занес его в дом.
Дальше наступила самая тяжелая часть нашей встречи, когда мне пришлось снова рассказывать обо всех мучительных деталях моей истории. Я смотрела, как глаза Гури-ма наполняются ужасом, а Пиши стискивала в кулаке угол своего сари.
— Я сказала ей не делать этого — шипела моя мать, — сказала, чтобы она сжала зубы и смирилась, а потом снова попробовала бы забеременеть. У женщины, в конце концов, может быть много детей, а муж — он один и навсегда. Нет, эта мадам решила сделать по-своему. Что теперь мы скажем нашим родственникам? Она навсегда смешала фамилию Чаттерджи с грязью, не говоря уже о наших предках.
Сначала мне хотелось ответить ей какой-нибудь колкостью по поводу ее предков, но я была так измотана, что у меня просто не было сил на препирания. У меня так болела спина, что все, чего я хотела — это лечь в кровать в знакомой с детства комнате и накрыться с головой покрывалом.
— Достаточно, Налини, — сказала Гури-ма, с трудом переводя дыхание, и мне стало скверно на душе от мысли о том, что я прибавила ей сложностей. — Судха уже достаточно взрослая, чтобы принимать решения самостоятельно, и я понимаю причину ее выбора. А мы должны поддерживать ее.
— Опять ты за старое, диди, — перебила мать. — Опять ты потакаешь ее упрямству. Неудивительно, что она не поладила со свекровью…
Мне казалось, что я вернулась в детство, и если бы мне не было так больно, то я точно бы рассмеялась.
— Ну хватит, Налини, — вмешалась Пиши. — Неужели ты не видишь, как устала наша бедная девочка, она сейчас упадет в обморок. Давайте-ка сначала накормим ее и уложим в постель, а потом можешь причитать и взывать к богам сколько твоей душе угодно.
Пиши подошла, взяла меня за руку и увела.
— Вот, здесь можешь принять душ. У нас тут произошли кое-какие изменения: пришлось закрыть верхний этаж, потому что во время муссонов стал протекать потолок. Но про это я тебе завтра расскажу.
Когда мы сели за стол, я чувствовала общее напряжение. Ужин был весьма скромен: рис, дал и пассерованный шпинат, что красноречиво говорило о трудностях с деньгами. Пиши стала извиняться, объясняя, что огонь в печи уже погасили на ночь, но они могут послать Сингх-джи в магазин за рыбой и поджарить ее для меня.
— Всё и так очень вкусно, — уверяла я. Впрочем, так и было. Я даже не подозревала, как соскучилась по еде, приготовленной с любовью, еде, которую я могла есть и не бояться, что подавлюсь веревкой, на которой висела наживка. Это был ужин для Судхи, а не для вместилища наследника Саньялов.
После ужина я лежала на импровизированной кровати, которую мамы соорудили в кладовой. Завтра они спустят мою кровать со второго этажа, как сказала Гури-ма. Она наклонилась надо мной и, взъерошив мои волосы, сказала с улыбкой:
— Мы все очень рады, Судха, что ты здесь. Даже твоя мать. Просто у нее привычка такая — жаловаться, ты же знаешь.
— Мне очень жаль, что я создала новые трудности.
— Не говори ерунды. Разве ты не наша дочь, с которой мы связаны не только кровными узами, но и годами, прожитыми вместе? — сказала Гури-ма, пристально глядя мне в глаза. Я знала, что на самом деле она сказала: «Неважно, кто был твой отец, ты — член нашей семьи. Так же, как и твоя дочь. Потому что в конечном счете любовь важнее кровного родства».
Я глубоко и облегченно вздохнула, уютно устроившись на подушке. Еще долго после того, как Гури-ма выключила свет, я чувствовала на волосах ее руку, словно благословение. Из соседней комнаты до меня доносились голоса мам, которые спорили о том, что им делать. Я слышала то гневный голос Гури-ма, то жалобные причитания моей матери. Но это усыпляло, как колыбельная, с простым припевом заботы. Я знала ее ритм так хорошо, что могла выстучать его на собственных костях.
— Так бьется любящее сердце, — прошептала я дочери.
И мы обе заснули, умиротворенные.
* * *
На следующее утро Гури-ма, уступив просьбам моей матери, позвонила свекрови и сказала ей, что я нахожусь дома, со мной всё в порядке и что я хочу сохранить ребенка. Могла ли Гури-ма найти компромисс, чтобы обе семьи избежали позора и были счастливы?
Моя свекровь была чрезвычайно любезна — как человек, которого не переубедишь. Она отвечала, что если я тут же вернусь и сделаю аборт, она забудет о моем глупом поступке. Ну а если я этого не сделаю, то она будет вынуждена начать бракоразводный процесс.
«Но что думает обо всем этом Рамеш?» — спросила Гури-ма и добавила, что хочет поговорить с ним.
Свекровь отвечала, что его нет дома. «Конечно, он согласен», — сказала она с удивлением, что Гури-ма не понимает таких очевидных вещей.
После того как Гури-ма положила трубку, она взяла меня за руки и сказала:
— Я не очень надеялась на то, что мне удастся переубедить твою свекровь, и позвонила только потому, что Налини настояла на этом. Хотя, думаю, стоит еще поговорить с Рамешем. Я отправлю Сингх-джи в его офис…
Я тут же вспомнила мягкий и нежный взгляд Рамеша, его робкое прикосновение к моему животу; как дрожали его губы, когда его мать повышала голос; как он, заткнув уши ладонями, умолял меня, чтобы я оставила его в покое.
— Он знает, где я, — наконец ответила я. — Если я и наш ребенок нужны ему, то он легко может связаться с нами. А если он не хочет ее, — я дотронулась до живота, — то, значит, и меня не увидит тоже.
Но Рамеш так и не появился. Через неделю слуга Саньялов привез документы на развод. В графе «причина развода» стояло «уход из семьи».
В тот же день я сняла все свои свадебные браслеты и смыла синдур, несмотря на все причитания матери.
— О богиня Дурга! Что люди скажут? — причитала она. — Беременная женщина без синдура на лбу! Как будут называть твоего ребенка?
Я с безразличным видом пожала плечами, хотя чувство вины тут же пронзило мое сердце, словно острый клинок. Может, сделав этот безрассудный шаг, я обрекала дочь на постоянные унижения?
Но тут на помощь мне пришла Пиши, которая была всегда такой тихой и робкой.
— Сколько можно думать о том, что скажут люди? Принесло ей это счастье? А нам? Всю нашу жизнь мы боялись, как бы люди не сказали про нас чего-нибудь плохого. Я плюю на таких людей, которые считают, что убить ребенка в чреве матери — правильно, а сбежать, чтобы спасти его — неправильно.
Лицо Пиши раскраснелось, и грудь ее вздымалась от гнева. В первый раз в жизни я видела, чтобы Гури-ма или моя мать довели Пиши до такого состояния.
— Когда я овдовела и вернулась в дом своих родителей, сколько мне пришлось вытерпеть, следуя тираническим обычаям! Сколько мне тогда было, Гури? Не больше восемнадцати? Я навсегда спрятала в шкафу свои нарядные сари, свадебные украшения, ела всего один раз в день и то только постную пищу и всё время молилась — зачем? Каждую ночь моя подушка была мокрой от слез, потому что все мне говорили, что я виновата в смерти своего мужа, что я принесла несчастье. Мужчины могут жениться уже через год после смерти жены. Они продолжают работу или учебу, и никто не говорит, что они приносят несчастье. Даже поговорка такая есть: «У неудачника умирает корова, а у счастливчика — жена». А когда я, спустя три года после смерти мужа, стала умолять своего отца позволить мне заниматься с репетитором, чтобы хоть чему-то научиться, он дал мне пощечину. Я думала о самоубийстве, да, много раз, но я была слишком молода, я слишком боялась, что скажут священники — те самые, которые сами закончили свои жизни в адской пучине. И мне ничего не оставалось делать, как прийти в дом брата. И, несмотря на то что он был очень добр ко мне — как и ты, Гури-ма, — я знала, что он сделал это из жалости. Даже в его доме у меня не было никаких прав. Моя жизнь закончилась, потому что я была женщиной без мужа. Я не хочу, чтобы у Судхи была такая жизнь.
