Она хотела меня напугать или вселить надежду?

Но одно я знала наверняка: свекровь очень расстроена из-за того, что с нами поехал Рамеш, и мы собирались остаться в Калькутте на несколько дней без нее. Моя свекровь хотела лишь ненадолго заехать в дом Чаттерджи, как того требовали приличия, и увезти меня обратно в тот же день на свою землю, в Бардхаман. Но когда на прошлой неделе позвонила Гури-ма, трубку взял Рамеш. Когда она стала говорить ему, как все по мне соскучились и как они были бы рады, если б мы с Рамешем остались на несколько дней, Рамеш простодушно согласился.

Но какая сцена последовала потом, когда об этом узнала мать Рамеша!

— Я что, умерла? — холодно прошелестела она, как змея, ползущая по земле, — моя свекровь никогда не повышала голоса. — Я умерла и поэтому ты считаешь возможным делать то, что хочешь, делать всё, что тебя попросят люди, даже не получив моего согласия?

Рамеш ответил, что это не просто люди, а родственники его жены, которых он должен уважать не меньше, чем мать.

Лицо у свекрови, казалось, стало каменным. И Рамеш — человек, который руководил сотнями людей на работе каждый день, — съежился на глазах. Кто мог знать историю матери и сына? Когда она стала смотреть на него так? Что бы там ни было в ее взгляде, он делал с Рамешем то же, что и гвоздь с шиной. Несмотря на то что он попытался сказать, что не видит ничего плохого в том, что мы проведем несколько дней в доме моей матери, его дрожащий голос был так неубедителен. И спустя несколько минут он добавил, что если она так хочет, то он позвонит Гури-ма и скажет, что мы не сможем остаться. Я видела, как ходил ходуном кадык у Рамеша, когда он судорожно сглатывал слюну, давясь словами. Жалость и отчаяние сдавили мне грудь, словно раскаленные клещи.

Мой муж был добрым человеком, но перед своей матерью он дрожал, как осенний лист на ветру. И если когда-нибудь настанет такое время, когда она не будет на моей стороне — а визит тети Тарини показал, что это было вполне возможно, — на какую поддержку со стороны Рамеша я могла рассчитывать?

Сидя в машине, я старалась не шевелиться — на коленях у меня стояла большая коробка с тонким, пропитанным розовой водой сандешем — Бардхаман особенно славился им. Я везла сладости как подарок от свекрови моим мамам, в доме которых мы с Рамешем все же должны были остаться на ночь и часть следующего дня. Когда Рамеш уже отступил, его мать передумала и сказала, что мы должны поехать. Иначе все начнут болтать, что Саньялы не держат свое слово. Власть — вот что для нее было самым важным. Она хотела управлять людьми, как марионетками, и ни я, ни Рамеш не могли ей помешать.

И когда я это поняла, мне стало страшно.

Рамеш высадил нас возле клиники. Он должен был выполнить несколько поручений матери, а потом забрать нас. У меня щемило сердце, когда я увидела, как уезжает мой единственный союзник. Да, Рамеш был слаб, но в ночь после прошлого унизительного осмотра, он обнимал меня и вытирал мои слезы. Пусть даже ему никогда не понять, какую боль причиняла мне пустота внутри. Пусть никогда он не будет так хотеть ребенка, как я. Каждая клеточка моего тела тосковала о материнстве. Меня начала бить дрожь, когда я подумала, что доктор что-нибудь найдет. Мне тогда тоже придется делать операцию? А может, я действительно была бесплодна, как судачили слуги, и для меня не было облегчения?

Доктор оказался седым стариком с белыми кустистыми бровями и громким голосом, заслышав который медсестры тут же начинали суетиться. Но со мной он говорил ласково и осмотр проводил очень деликатно. А после того, как он посмотрел результаты анализов крови, сделанные в больнице Бардхамана, он сказал свекрови, что никаких проблем со здоровьем у меня нет.

— Да вы и так уже это знали, — добавил он нетерпеливо. — Предыдущий врач, должно быть, сказал вам то же самое. Вместо того чтобы таскать эту несчастную девушкам по врачам, может быть, вам стоило задуматься о том, что причина может быть не в ней. — Он нацарапал какое-то имя на листке бумаги и протянул его нам. — Это мой коллега, к которому должен сходить ваш сын, если вы действительно хотите иметь внуков.

Ничто не выдало ярости, бушующей в ее душе. Только человек, давно за ней наблюдавший, такой, как я, заметил бы, как вздымалась ее грудь под аккуратными складками сари. Вежливо улыбнувшись, она протянула руку, чтобы взять бумажку.

Но неожиданно доктор повернулся ко мне и сказал:

— Может, будет лучше, если вы передадите это своему мужу. Мужчинам иногда мешает глупая гордость, когда дело касается таких вопросов, а вы скорее сможете убедить его, чем мать.

Я чуть не рассмеялась. О доктор, может, вы и знаете всё о теле женщины, но вам еще надо поучиться, чтобы по-настоящему их понимать.

Хотя, возможно, он что-то и понял — судя по тому, как пристально посмотрел мне в глаза и как пожал мне руку, передавая листок.

— И не позволяйте никому винить вас в том, что вы не можете забеременеть, — добавил он. — Потому что вы не виноваты.

Я спиной чувствовала неодобрение свекрови, которое словно накрыло меня свинцовым покрывалом. Я так и не осмелилась кивнуть доктору, но надеялась, что он прочел в моих глазах благодарность.

Выходя из клиники, я зашла в туалет, где достала листок и запомнила имя и телефон доктора. Я была очень довольна, что догадалась так сделать, потому что как только мы вышли, свекровь вырвала листок у меня из рук со словами, что лучше его положить к ней в сумку. Она добавила, что мне не нужно говорить Рамешу о глупых новомодных идеях врача. Она знает своего сына, и ему не понравится это. Если кто-то и должен будет об этом ему сказать, то только она. Но лишь после того, как испробует все другие способы.

Я неохотно кивнула. Я хорошо усвоила уроки свекрови и сама научилась скрывать планы, зреющие в голове, под пустой и сладкой маской.

В тот вечер за ужином мы сидели с Рамешем, возбужденные, как школьники, сбежавшие с уроков. Согласно своему тайному замыслу, я надела полупрозрачное сари из алого шифона и блузку с глубоким вырезом, которую прежде не надевала, потому что считала слишком вызывающей. В честь хорошего вердикта доктора, мамы устроили настоящий пир, приготовив любимые мною с детства блюда: жареные баклажаны, воздушные золотистые лучи, пассерованный красный шпинат, карри из курицы и креветок, рыбу в горчичном соусе и рисовый пудинг с изюмом и фисташками. Когда я смотрела на лакомства, аккуратно разложенные в хрустальные блюда, достававшиеся только по особенным случаям, мне хотелось плакать от любви. Должно быть, у них ушел целый день, чтобы приготовить всё это, потому что слуг, за исключением Рамур-ма, распустили. Я взяла всего вдвойне и, с удовольствием уплетая еду, оживленно болтала, чтобы не расплакаться. Потому что слезы не входили в мои замыслы на вечер. Как и печаль. Поэтому я старалась не смотреть на мам, которые метались вокруг нас, как мотыльки вокруг огня. Старалась не смотреть на их морщинки, которых стало намного больше. Они были похожи на новые трещины, которые появились на стенах нашего дома, словно по мановению палочки злой волшебницы весь дом покрылся пылью старения. Я рассказала смешную историю и весело смеялась, запрокинув голову. Мои золотые серьги в форме длинных капель дрожали в ушах и сияли, как и я сама. С моего плеча соскользнул кончик сари, слегка обнажив его. В глазах матерей кроме радости я заметила удивление — это была не та Судха, которую они знали. Но самое главное — я чувствовала на себе взгляд Рамеша, как он следил за соскальзывающим с плеча сари, любовался теплым сиянием моей кожи. Я заметила в его взгляде смущение от вспыхнувшего желания. Был ли он удивлен тем, как я изменилась, сидя за столом в родном доме? Задумался ли он о том, кем я была на самом деле?

Рамеш, я сама удивлялась этой двуличной, хохочущей женщине, которая не позволяла мне чувствовать всего, что бурлило внутри, чтобы преодолеть гнев, печали и тревоги. Сияющая, остроумная Судха, которая проснулась во мне благодаря отчаянному желанию иметь ребенка. Ребенка, что должен был у меня появиться, ребенка, что ждал внутри меня, как набухшая почка. Сегодня вечером я собиралась сделать всё, чтобы очаровать тебя, Рамеш, чтобы ты согласился пойти к доктору, имя и телефон которого я затвердила как молитву.