Я сделала шаг вперед, чувствуя на себе сотню сверлящих взглядов и представляя, как все они ухмыляются, думая про себя: «Ну наконец-то одна из Чаттерджи получит по заслугам». Я слышала, как Анджу сказала мне очень-очень тихо:

— Если бы ты действительно была моей сестрой, то пошла бы со мной.

На улице стояла такая жара, что расплавившийся асфальт прилипал к сандалиям. Продавцы прохладительных напитков с тележками, полными ярко-оранжевой «Фанты» и бледно-желтого «Джусла», льда, тающего под джутовыми мешками, — все уже разошлись, распродав товар. Но темная прохлада кинотеатра была для нас — волшебной страной, не менее чудесной, чем яркие, как драгоценности, картины, мелькающие на экране. Холодный воздух кондиционера казался настоящей благодатью, а размеренное шуршание вентиляторов на потолке убаюкивало, как колыбельная.

Но я сейчас не могла и помыслить о сне.

Я уже была несколько раз в кино: ходила на образовательные английские фильмы с Гури-ма и пару раз была со своей матерью на слезливых бенгальских фильмах, во время которых она всегда плакала. Но никогда я не испытывала такого возбуждения: я чувствовала покалывание в кончиках пальцев рук и ног, мне было жарко, щеки пылали. А губы казались такими распухшими и чувствительными, как будто их крепко поцеловал мужчина (хотя тут я, конечно, опиралась только на свое воображение).

Мое состояние частично объяснялось еще и нашим видом. Анджу затащила меня на рынок, находившийся рядом с кинотеатром и купила нам обеим запретные курты и брюки к ним.

— Не можем же мы пойти в кино в школьной форме, — сказала находчивая, как всегда, Анджу. — Все сразу поймут, что мы прогуливаем уроки. Мы будем привлекать к себе внимание, и кто-нибудь может нас узнать.

— А где ты взяла деньги? — спросила я, глядя на купюры, чудесным образом появившиеся у нее в руке.

— Это деньги, подаренные мне на день рождения, — ответила она со смехом. — Я тогда решила не покупать книги, потому что у меня было чувство, что они пригодятся для чего-то другого.

В сыром, едва освещенном туалете мы переоделись в яркие курты, легкие складки которых напоминали крылья. Я посмотрела на свои ноги в облегающих брюках и поразилась, какими стройными они выглядели. Я не могла отвести взгляда от своей груди, которая поднималась и опускалась под тонкой тканью цвета граната. И как быстро билась жилка над ключицей в овальном вырезе курты…

— И финальный штрих, — сказала Анджу, вынимая из школьного портфеля черный карандаш для подводки глаз и помаду — откуда? — но я не спрашивала. Я привыкала к тому, что у моей сестры тоже есть свои секреты.

Мы неумело подвели друг другу глаза и накрасили губы помадой темно-красного цвета, совершенно не подходящего молодым девушкам. Но нам было всё равно, мы, хихикая, распустили волосы, чтобы они волнами обрамляли наши раскрасневшиеся лица. Когда мы подошли к зеркалу, чтобы полюбоваться результатом, я была потрясена: мы выглядели такими взрослыми, словно в одну секунду перешли из детства во взрослую жизнь и уже никогда не сможем вернуться обратно.

— Судха, — восхищенно выдохнула Анджу, — ты потрясающе выглядишь! Люди в зале будут смотреть на тебя, а не на экран.

— Не глупи, — ответила я, слегка толкая ее, хотя мне было приятно слышать такое. Запихнув школьную форму в портфели, мы пошли за билетами.

Нам повезло: у нас были отличные места, откуда хорошо просматривался экран и, хотя в зал набилось много народа, место рядом со мной было свободно, и я бросила на него портфель. Я очень нервничала, думая о том, кто будет сидеть рядом со мной. Когда мы ходили в кино с мамами, они садились на крайние места, между нами и остальным миром всегда был буфер.

Одно мгновение мне даже не хватало их присутствия и защиты.

Я с интересом разглядывала зал, высокий потолок с лепниной в виде гипсовых цветов, тяжелый бархатный занавес насыщенного красного оттенка; с удовольствием вдыхала запах кресел, напоминавший аромат зарда[39], который женщины жуют после еды. Но больше всего мне нравилось рассматривать людей. Даже после начала фильма, такого романтичного и грустного, я не могла оторваться от лиц зрителей, поглощенных фильмом, в свечении экрана они казались размытыми, необычными и такими невинными, особенно у тех, кто улыбался или вытирал украдкой слезы. Даже моя сестра, замеревшая от переживаний, казалась мне каким-то незнакомым человеком.

Вдруг рядом со мной раздался мужской голос:

— Извините, это место занято?

Повезло, называется. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы рядом со мной сидел незнакомый мужчина и испортил мне всё удовольствие от фильма — стал свистеть или причмокивать во время романтических сцен. Я не раз слышала, как на это жаловались мои одноклассницы. Может, мне попробовать сказать, что это место моей подруги, а она просто отошла на минутку?

Но когда я посмотрела на незнакомца, то поняла, что беспокоиться не о чем. Позже Анджу мне скажет на это: «Откуда ты могла знать, мадам Опытность? Со сколькими мужчинами ты разговаривала в своей жизни? Каждый раз, когда они с нами заговаривают, это всегда влечет за собой одни проблемы».

Но иногда ты просто знаешь, и всё. А в том, что случилось потом, никто не был виноват.

В жемчужно-голубом свете кинозала мягко светились темные глаза незнакомца, он оказался совсем мальчишкой. И сразу показался мне симпатичным: с открытой и немного извиняющейся улыбкой, падающей на глаза челкой и очаровательной ямочкой на подбородке.

— Простите, пожалуйста, но, кажется, это мое место, — сказал молодой человек, показывая мне билет.

Я убрала с кресла сумку и, чтобы сдержать улыбку, продолжила сосредоточенно смотреть на экран. В этот момент главный герой в фильме садился в ночной поезд, где чуть позже увидел прекрасную спящую девушку, в которую сразу и бесповоротно влюбился. То была искренняя страсть, для которой мало и целого мира. Но я никак не могла забыть о соседе и всё время разглядывала его краешком глаз.

Было видно, что он умный — по тому, как он держится: уверенно и расслабленно. Наверное, студент, может, из колледжа Святого Ксавье, а может, из Президентского колледжа. Воротник его белоснежно-белой рубашки был расстегнут, от нее пахло мятой. С бьющимся сердцем я подняла глаза чуть выше и увидела, что он улыбался. Мне.

Как долго мы сидели и разглядывали друг друга в этом кинозале, который, казалось, затерялся во времени и пространстве? Как долго мы были очарованы, потеряв счет времени в опаловом полумраке, придававшем нам храбрости? Я не знаю. Иногда я, конечно, поглядывала на экран, хотя и с трудом улавливая суть происходящего в фильме. Только что героиня, рыдая, читала письмо, а в следующее мгновение она уже танцевала — может, на свадьбе своего возлюбленного? — на осколках разбитого ею зеркала. Ее стопы истекали кровью, но эта боль была ничем в сравнении с болью в ее сердце. А потом, когда я увидела героиню в объятиях возлюбленного (и как так вышло?), я поняла, что фильм закончился. Мне казалось, что всё время я смотрела на соседа, и даже когда зажегся свет и все начали спешно, толкая друг друга, пробираться к выходу, чтобы успеть на автобус, я не могла прийти в себя.

Потом, лежа ночью в постели, я буду думать: неспроста так совпало, что Анджу уговорила меня пойти в кино именно в этот день, что место незнакомца оказалось рядом с моим среди сотни других. Уже тогда я знала, что сама судьба, невидимая и могущественная, как движение планет, свела нас в тот вечер. И когда наши взгляды встретились, как взгляды принца и принцессы в сказке о дворце змей, на моем лбу ярко вспыхнуло последнее слово, которое написал там Бидхата Пуруш. Но мы не могли его видеть.

Говорят, что когда мужчина и женщина обмениваются такими взглядами, их души сливаются. Этот взгляд — как золотая нить, связывает их, и даже если они никогда больше не увидятся, они всегда будут носить в себе частичку души другого. Они уже не смогут забыть эту встречу и никогда не будут счастливы вновь.