Трудяга Микроскоп лихо владеет компьютером.
— Я, Александр Григорьевич, программист по первому образованию, — улыбается он, протирая толстые линзы очков.
«Работал бы себе программистом. Нет, потянуло в грязь!..»
— «Нарушение антимонопольного законодательства» по «сто семьдесят пятой прим». Давать?
— Когда?
— Именно шестнадцатого.
— Не нужно. Какое там «антимонопольное»!.. — Акинфиев по старинке листает амбарную книгу, хитроумной машины он немного побаивается. — А я, знаете ли, застал время, когда в деревнях на лампочку дули. Смеетесь?.. Нет, правда!..
Старенький, такой же, как Акинфиев, хранитель спецархива Генпрокуратуры проворен и прост.
— Вот имеется «незаконное предпринимательство» от пятнадцатого ноль пятого девяносто первого. Годится?
Акинфиев снимает очки, массирует веки, виски, смотрит непонимающим взглядом. Почему старенький? Почему такой же, как он сам?.. Неужели он так подумал? Ведь ему же нет еще шестидесяти! Нет еще, нет! — какая же это старость?.. Разве это — старость?
Увы, да. Все в этом мире относительно, а понятие старости — особенно.
— Кто возбуждал?
— Московская областная прокуратура.
«Неужели я?! Нет. В девяносто первом меня там еще не было. К тому же я никогда не оставлял „висяков“.
— Не нужно, Леопольд Грантович. Только за шестнадцатое мая.
«Дело прекращено за отсутствием состава преступления».
«Дело возвращено на доследование…»
«Дело прекращено за недостаточностью улик».
«…приостановлено в связи с сокрытием обвиняемого».
«…место пребывания обвиняемого не установлено».
«…на основании заключения медицинской экспертной комиссии, удостоверившей тяжкое психическое расстройство обвиняемого».
«…неустановлением лица, подлежащего ответственности в качестве обвиняемого».
«…неустановлением лица, подлежащего…»
«…неустановлением лица…»
«…неустановлением…»
Микроскоп: Александр Григорьевич, здесь «двести восемнадцатая» — сбыт взрывчатых. Возбуждено и приостановлено окружной.
Акинфиев: Шестнадцатого?.. Отложите.
Дробно стучит принтер. Папка, наработанная за двое суток, пополняется.
Девяносто первый обрушился шквалом, оползнем, камнепадом уголовных дел. Долгожданная, кровью завоеванная свобода! равенство! братство! процесс подлинной демократизации пошел: грабь, насилуй, убивай, воруй, спекулируй, вывози за рубеж сырье и секреты, вырезай из неостывших трупов органы — торгуй! Распад. Цепная реакция. Агония всего и вся. Или родовые муки?..
— «Доведение несовершеннолетнего до состояния опьянения». Давать?
— Отложите. Звонит Зубров.
— Александр Григорьевич! Факс из МВД Украины. Кочур Николай Трофимович в день смерти получил два письма. Это подтверждает настоятель отец Амвросий и братия монастыря. Найдено одно — от матери, проживающей в Косине. Текст прилагается.
— Где второе?
— Второе не обнаружено. Зато, как следует из копии протокола осмотра места происшествия, зафиксирован пепел.
— Что, что?..
— Кучка бумажного пепла на полу.
— Полагаете, ксерокопия мадам?
— Все может быть. Молчание.
— Значит, пепел…
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?
[2] — Что вы сказали? Алло!
— Это не я сказал. Это Омар Хайям. Что у Фирмана с гильзой?
— Поехал Киреев. С минуты на минуту привезет заключение баллистов.
Отбой. Лекарство. За работу!..
* * *
Рыбаков въехал на стоянку у «Сарагосы» и заглушил мотор, но из салона не выходил, решил: пусть подойдут сами.
Сейчас на нем была потертая кожанка и джинсы, вместо элегантных туфель — стоптанные кроссовки. Никаких усов а-ля Кларк Гейбл, очков и набриолиненных волос — ничего общего с самоуверенным «отпрыском дипломата». Таких, как этот, теперешний пружинистый и настороженный шпанистый переросток останавливает на улицах милиция. Тоже своего рода камуфляж и так же, как прежний, далекий от сути.
Скучно бранились в эфире патрули. Ничего не стоило вклиниться в «свою» волну с просьбой о помощи… Переборов искушение, опер щелкнул тумблером, индикатор потух.
Затянувшийся маскарад близился к финалу. Пять минут, которые оставались до назначенной встречи, затягивались, словно петля на шее.
Сзади неслышно подошли двое. Постучали по стеклу, поманили пальцем.
— Чего сидишь? Вылезай! — раздался знакомый голос Шалова.
Рыбаков взял с заднего сиденья «дипломат», вышел.
Надо же, подумал он, как в воду глядел, что не стал связываться с подразделениями: у этой парочки портативная рация, работает на милицейской волне.
— Лицом к тачке!.. Руки на крышу! — скомандовал неизвестный бандит и каблуком кованых ботинок постучал по щиколотке, раздвигая ноги.
Старлей повиновался. Ничего другого он не ожидал, правда, думал, что шмон будет в помещении.
«Макаров» из наплечной кобуры перекочевал в карман бандита. Сразу стало легче на семьсот тридцать граммов.
— Ты у него гранату поищи, — с ухмылкой посоветовал Шалов. — Он гранаты любит.
Гранаты у Рыбакова не было. Был в кармане нож с выкидным лезвием — забрали тоже. Еще был штык со сточенной до толщины лезвия рукояткой. Штык старлей привязал к плечу эластичным бинтом, толстая кожа куртки не давала прощупать это оружие.
«Дипломат» вырвали из рук.
— Это не для вас! — сказал Рыбаков.
— А нам и не нужно, — с обескураживающей логикой ответили бандиты.
Пока незнакомец перебирал папки, прощупывал завернутую в черную бумагу кассету с фотопленкой, интересовался ручкой и калькулятором, Шалов осмотрел машину.
— Что вы так боитесь? — усмехнулся опер. — Вас тут, как грязи, а я один.
— Один ты тут или не один — это еще надо проверить, — парировал Шалов. — Тачку запри.
Рыбаков вынул ключи из замка зажигания, запер дверцу.
— Давай ключи! — потребовал бандит.
— Зачем?
