Лил холодный дождь. Было еще не так поздно, но городок Реутов погрузился в темноту: быстро набежавшие тучи образовали непроницаемый полог. Лишь редкие огоньки витрин кое-где пронизывали кромешную тьму. Несмотря на непогоду, по улицам сновали прохожие, закупали провиант на выходные. Над головами плыли непременно черные зонты.

Фар он не включал. Никто, конечно, не обратил бы внимания на одиноко стоящую у тротуара самую обыкновенную машину, но он сам не хотел света. Время от времени приходилось включать «дворники», и тогда становилось видным здание напротив — на расстоянии полуквартала от стоянки. Тот, кого он ждал, должен был появиться через двадцать минут, он знал это точно: как-никак десятая, контрольная проверка графика жертвы. Электричка приходила в семнадцать ноль-две.

Иногда его посещали поистине дьявольские мысли о тех, кто уже был обречен, но все еще продолжал жить по своему распорядку, на что-то надеясь и во что-то веря. Но он гнал эти думы прочь. И тут же вспоминался тот сияющий весенний день пять лет назад…

Тридцать шесть часов отчаянного поиска… полуобгоревший труп Кати… презрение в глазах ее матери… крик отца: «А где был ты?!. Где?.. Когда лапали твою жену, когда увозили ее, когда насиловали?!. Слюнтяй! Как жить будешь?.. Как?!. Что ты сделал, чтобы спасти ее?!. Прочь! Ненавижу!..»

Потом месяц за месяцем все рушилась и рушилась жизнь, поиски справедливости в ней оказались тщетными. Менты, подонки, мразь, все мутили воду, откладывали. Отворачивались родные и друзья: «Ты жив, цел, невредим, богат, здоров и счастлив. Как бы там ни было! Как ни оправдывай тебя: жив, цел, невредим, богат, здоров…»

Счастлив?.. Да как у них язык поворачивался произносить при нем это слово! Все рухнуло, все!!! Пить он не стал. От водки хотелось наложить на себя руки, а у него осталось дело на этой зловонной земле. Последнее дело.

Число «семь», которое считают приносящим удачу, стало казаться сатанинским. Даже прохожие на улицах делились на семерки, складывались в них. Потом это прошло. Прошло, когда приостановили дело: попросту — превратили в «дохлый висяк».

Нужно было вычислить семерых самому, разделить их на единицы, выслеживать и убивать! убивать! убивать по одному!..

Тогда для такой работы не годились нервы, предстояло набраться терпения, подготовить тело. От души в ту пору уже ничего не осталось: ее нужно было купить, занять у дьявола. Конокрадов, спекулянтское мурло, именуемое почему-то «новым русским», был вторым. Первым стал Авдышев.

То, первое, убийство готовилось с особой тщательностью. Тогда он еще боялся и считал себя Мстителем, а не Убийцей, как сегодня, когда уже двоих отправил к черту в пасть. Теперь он не испытывал комплексов, называя себя Убийцей. В конце концов, это было правдой, а он всегда выступал поборником правды. Ему нравилось смотреть в их бешеные глаза, видеть обмоченные штаны, слушать мольбы и сопливые рыдания — нравилось, да! Он не задумывался, как будет жить потом, когда в землю уйдет последний из семерых. Не все ли равно? Тогда его миссия на Земле будет окончена.

«Упокой, Господи, душу ее…»

Вместе с дождевыми струями «дворники» смахивали одно воспоминание за другим, мысли путались, нарастала ярость, хотелось сделать это сейчас, не откладывая. Тогда отляжет от сердца, тогда можно будет выспаться…

«Да поймите же вы, молодой человек! Ну, найдем мы их, дадут им лет по восемь, за хорошее поведение выпустят через пять, если родственники не выкупят раньше. Зачем вам это?.. Вашу жену уже не вернуть».

«Зачем тебе это?» — спрашивал себя Убийца. Спрашивал до тех пор, пока не нашел ответ: — «Чтобы жить!»

«Дворники» дернулись и застыли. Жертва предстала перед убийцей. Он посмотрел на часы: точно. Все точно. Как неделю, как месяц тому назад — он все там же, все с теми же. Вот идет этот гад! Самодовольный, под черным, как у всех, зонтом. И сам такой же, как все они, все, все!.. Те, что проезжали тогда мимо и не остановились, не спасли Катину жизнь, жизнь их ребенка, ее мать, через год умершую от горя.

Не спасли и этих семерых, их родных, жен, их неродившихся и убиенных во чреве детей.

«Вам было некогда, вы спешили с дач в столицу, вы везли в багажниках своих авто варенье? Не обессудьте же, меня не станет мучить совесть, если я ненароком убью не того. Все вы, все вы…»

Он помнил ту конандойлевскую «пеструю ленту» — разноцветную, металлическую, равнодушную змею дачного воскресного потока; он не сможет простить и забыть. Поэтому отныне его новое имя Убийца. Только так и никак иначе!

Жертва вошла в подъезд. Сейчас вызовет лифт… сейчас загорится свет на кухне… достанет из холодильника бутылку вермута…

Вспыхнул свет в кухонном окне. Убийца чиркнул стартером, включил фары и медленно выплыл на улицу, рассекая стену проливного осеннего дождя. Он должен был знать о своих жертвах все, все до мельчайших деталей. А разузнавать ему нравилось. В деле не должно быть осечек. Не будет осечки и в этот, третий по счету, раз.

«Упокой, Господи, душу ее…»