Следователь Зубров в присутствии понятых произвел повторный обыск в квартире Черепанова. Среди фотографий, которые музыкант хранил россыпью в черном целлофановом пакете, ни загадочной мадам, ни кого-либо похожего на покойных Авдышева и Конокрадова не было. Несколько негативов, два письма без обратного адреса, штык-нож и видеокассету Зубров изъял ранее.

— Ничего интересного, Александр Григорьевич, — рассказывал он Акинфиеву за обедом в буфете, куда они заскочили в ожидании машины, чтобы ехать в СИЗО. — Только что позвонили из трассологического сектора бюро: штык-нож от винтовки системы Гаранда, к службе Черепанова отношения не имеет, пальчики его — и ничьих больше.

— Значит, все-таки Пелешите? — сказал Акинфиев, обильно поливая творог сметаной. Зубров не ответил, лишь задумчиво и неопределенно покачал головой.

— А не было ли у этого Черепанова журналов «Плейбой», «Космополитен», киноизданий или, может быть, музыкальных? — спросил старик.

— Печатные тексты в его квартире были разве что на конвертах от пластинок. Хотя нет: нашли песенник — надо полагать, покойный им пользовался вовсю. Тексты-то теперь как с конвейера. Еще религиозные…

— Религиозные? — вскинул голову Акинфиев. — Ну-ну?..

— Несколько брошюр, которые раздают баптисты в метро. Газеты «СПИД-инфо», «Мегаполис», пособие «Деревообрабатывающие станки и инструменты» — он учился когда-то в ПТУ на краснодеревщика. Вот, пожалуй, и вся духовная пища.

— Женщина на фотокарточке оказалась американской киноартисткой Шарон Тейт. Она играла в сатанинских фильмах, за что и была убита сатанистами, — похвастал Акинфиев открытием.

— Тейт?

— Да. Знаете такую?

Зубров отрицательно мотнул головой.

— Одна моя знакомая адвокат утверждает, что снимок сделан с фотографии в журнале. Вы беседовали с музыкантами из «Мига удачи»? Не замечали чего-либо подозрительного? Распятия вверх ногами, символов, антигуманных высказываний?

Зубров задумался. В буфет заглянул шофер Петр Никанорович, помахал рукой.

— Так я и думал, что дадут «УАЗ»! — покосился Зубров на водителя, торопливо обгладывая свиное ребро из жаркого.

— А вам «Мерседес» подавай? — засмеялся Акинфиев. — Спасибо и на том. Коллеги из МВД и городской на «одиннадцатом номере» в СИЗО добираются, задержанных троллейбусами возят. Кстати, кто адвокат у вашей подследственной?

— Вначале она от защиты отказывалась, говорила, что невиновна и защищать-де ее не от чего. Потом я объяснил ей, что в ее деле участие защиты обязательно по закону. Она расплакалась, сказала, что своего адвоката у нее нет и нет денег, чтобы нанять. Пришлось писать в Президиум коллегии уведомление и освобождать ее от оплаты.

Они вышли в коридор, поднялись по лестнице в кабинеты за одеждой.

— Опасаюсь показаться навязчивым, Сергей Николаевич, только у меня к вам есть любопытное предложение, — как бы невзначай заговорил Акинфиев, наматывая на шею шарф. — Дело в том, что моя приятельница Ксения Брониславовна Гурвич, помимо того, что член московской коллегии адвокатов, по происхождению литовская полька — урожденная Квятковска. Языком вашей подследственной владеет, как мы с вами русским.

Зубров ответил не сразу, очевидно, соображая, в каком качестве — защитника или переводчика — может быть привлечена приятельница Акинфиева к участию в деле.

— Интересно, — усмехнулся он, силясь разгадать ход мыслей старика.

— Вот я и подумал: не перекинуться ли им парой словечек перед допросом? Как-никак они обе женщины…

Ксению Гурвич уговаривать не пришлось, через полчаса она уже поджидала следователей в условленном месте. За оставшиеся двадцать минут пути ее ввели в курс дела.

Пока Зубров оформлял пропуска и Пелешите вели по нескончаемо длинным гулким коридорам в следственную камеру, Гурвич ознакомилась с постановлением о заключении под стражу и протоколами задержания и обысков в квартире Черепанова.

Арестованная оказалась высокой, слегка сутулой девушкой с крупными выразительными чертами лица и прекрасными волосами цвета спелой пшеницы, правда, давно не мытыми и не чесанными. Глаза с синими кругами от усталости под ними глядели испуганно. Зеленое вязаное платье едва прикрывало полноватые длинные ноги в черных чулках.

Бедная девушка была сама растерянность и беззащитность. Ксения Брониславовна представила себе, что, должно быть, творится в душе этой «панночки». Шутка сказать: в чужой стране, в тюрьме, без надежды на защиту и помощь, вдалеке от друзей и родных… У видавшей всякое адвокатши болезненно сжалось сердце.

— Вы свободны, — кивнул Зубров рябой широкоплечей тетке в форме прапорщика. — Пелешите, сядьте!

Девушка повиновалась, опустила голову и уставилась в пол перед собою.

— Фамилия, имя, отчество, год рождения? — начал следователь.

— Пелешите Дануте Прано. Одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой.

— Место рождения?

— Литва. Алитус.

— Гражданство?

— Литовское.

— Местожительство?

— Не имею.

— Род занятий?

— Нет… это… торговля. Бизнес. Зубров едва заметно усмехнулся.

— Прежде привлекались к суду?

Пелешите покачала головой. На пол капнула слеза.

— Ne verk, mergaite. Ar tu nori su manim pakalbeti lietuviskai? Tu ne viena, ne bijok. Viskas ne taip jau blogai[1] , — ласково заговорила добровольная переводчица.

Звуки родного языка произвели на Пелешите эффект грома с ясного неба. Она выпрямилась, посмотрела на удивительную старушку широко распахнувшимися глазами и зарыдала в голос, закрыв лицо узкими длинными ладонями. Гурвич подсела к ней, погладила по плечу. Зубров плеснул воды в стакан.

Он успел выкурить сигарету, пока девушка успокоилась и стала кратко, а затем все пространнее отвечать на вопросы адвокатши. Литовская речь звучала минут десять. Наконец Ксения Брониславовна посмотрела на Зуброва и кивнула, давая понять, что можно продолжать допрос.

— Как давно вы знали потерпевшего, Пелешите? — спросил следователь.

— Мы познакомились летом. Он приезжал в Витебск с концертом. Пригласил меня в ресторан, а потом… в номер. Они там были полторы недели, и я с ними.