Литмир - Электронная Библиотека
A
A

28

Ярко-оранжевый диск. Кажется, это было на закате? Душно… Разве могло быть душно в мае?.. Лучше так: жарко, безветренно, но дышится легко. Свежая сочная листва… Нет, никакой листвы! Обратная перспектива. Семь бритых затылков на первом плане. Все в серых тонах. По мере удаления — цвет ярче. А в центре — самое яркое пятно: синяя машина… капот открыт: человек, склонившийся над мотором… девушка.

Андрей Симоненко отложил грифель, вытер руки тряпкой и сел на перевернутый бутылочный ящик. Размеченный холст походил на мишень. Картина должна была называться «Зов смерти». Испитой, осунувшийся, почерневший и постаревший лет на десять, он не выходил из конторы знакомой начальницы винного склада, арендованной под мастерскую, уже трое суток. Кроме лампочки без абажура, обшарпанного школьного стола и рефлектора с открытой спиралью, здесь было большое овальное окно, которое давало возможность писать при дневном свете. Картина должна была стать лучшей из тех, что были написаны, и из тех, что написаны еще не были. Только так и никак иначе!

Канцелярская кнопка пригвоздила к багету фотографию девушки в бикини на пошлом фоне океанского берега.

Этот «новогодний подарок» он достал из ящика в холле общежития первого января, когда вернулся от Цигельбаров, вернулся на крыльях любви и успеха, полный радужных планов, когда не переставали звучать слова проректора Яна Феликсовича, отца Ленки: «Вы талантливый человек, Андрюша. Может быть, самый талантливый на факультете. Вас ждет большое будущее. Я рад, что вам нравится моя дочь».

И вдруг. Никто не видел человека, который принес конверт: ни пожилая вахтерша, ни кто-либо из студкома. Все справляли Новый год при открытых дверях. В целом мире только двое знали, что это за послание: он сам и его убийца.

Не помня себя, Андрей дошел до комнаты и повалился на кровать. Гулко стучало сердце. Хмель улетучился вместе с ощущением счастья. Не было больше Ленки, не было карьеры, не было ни выставки, ни стажировки в Париже. Выхода тоже не было. Если Борис сказал правду (а говорил он явно в здравом уме), то оставалось лишь напиться и ждать смерти.

Пойти с повинной в милицию и обо всем рассказать? Глупо. Если убийца взялся за них, то найдет и в тюрьме. И потом… Ленка! Страшно было подумать о том, что произойдет, если она узнает о его участии в… как это назовут юристы?.. в «групповом изнасиловании, повлекшем смерть потерпевшей». Но даже если он отсидит положенный срок, куда, к кому потом вернется? Этот парень может привести в исполнение свой приговор и сейчас, и пятнадцать лет спустя… Нет, нет, все бессмысленно!

Симоненко сходил в гастроном, взял коньяку. На обратном пути он встретил однокурсниц. Не услышав ответного поздравления от всегда приветливого, общительного Андрея, девчонки проводили его удивленными взглядами. «Поссорился с Ленкой, — решили они. — Ничего, милые бранятся — только тешатся!»

Хмель не брал. Тогда, в мае девяносто первого, взял, а сейчас не брал. Все атрофировалось. «А если все это дело рук Бориса?» — мелькнула мысль. Он встал, пошатываясь, подошел к висевшей на гвозде куртке, достал из кармана фотографию. — «Точно! Та самая! И формат тот же… Тварь! Подонок!.. Пришел, разнюхал. Не иначе про Ленку прознался. Ну как же — папа большой начальник. Шантажировать хочет, гад, нашел дойную корову».

Андрей принялся искать спичечный коробок, на котором Борис оставил свой телефон. Все еще верил, надеялся: если это никакой не убийца, а просто вымогатель… что ж, с такими он умеет разговаривать коротко и решительно!

Наконец коробок нашелся. Телефон был областным. Ну да, этот тип говорил, что живет за городом.

Раздались длинные гудки. Наконец в трубке послышался женский голос.

— Позовите Бориса, пожалуйста, — попросил Симоненко. Пауза. Длинная и непонятная. Секунда… три… пять… Если бы существовал способ ускорить время!

— Бориса нет, — ответила женщина.

— Когда он будет?

Снова повисло молчание. Андрей хотел было вспылить, как вдруг услышал короткое страшное слово.

— Никогда.

— Как?! — вскрикнул Симоненко, будто услышал известие о собственной смерти.

— Попал под локомотив на железнодорожном переезде. В чужой машине. Пьяный.

«Алло! Екатеринбург?.. Миша, ты?.. Слава Богу, дозвонилась! С Новым годом вас всех! С Новым счастьем! И Нину… Нина с тобой? А бабушка?.. Как она себя чувствует?..» — визгливо кричала в соседней кабине румяная «Хозяйка Медной горы».

— Он не успел выскочить?

— Он не мог. Следователь транспортной милиции сказал, что рука его была пристегнута наручником.

Симоненко слышал бесконечные: «Кто это?» и «Алло!..», но не мог не то что ответить, но даже шевельнуть рукой, чтобы повесить трубку. Он тупо смотрел перед собой в зал переговорного пункта. Автомат отключился сам. Кто-то потребовал освободить кабину.

«Алло!.. Миша! У меня время кончается, сейчас детей дам!..»

«Папа! Папа! С Новым годом тебя!..»

Андрей брел по снегу, не разбирая дороги. Что ж, не ему первому — не ему последнему приходилось решать «или — или». Или сознаться и прожить остаток дней в позоре, или ждать, ждать, судя по всему, недолго.

Еще можно было уехать. Но куда? Домой?.. Он уже позвонил родителям, что после Рождества приедет вместе с Леной. А вдруг они обо всем узнают! Уж лучше пусть его привезут в цинковом гробу: так он хотя бы будет жертвой, а не виновником. Жертву всегда жалеют.

Один день пьянки — пять лет похмелья. Кто знает, может, все к лучшему? Иначе жить с этим и ждать пришлось бы в Москве, в Париже, в родительском доме, с Ленкой или без нее — с любой другой женщиной — всю жизнь…

Очнулся он в сумерки на незнакомой улице. Вскочил в какой-то трамвай — номер занесло снегом. Поехал куда глаза глядят — не все ли равно? Через десять минут оказался на берегу Москвы-реки. Толпа любопытных окружила полынью. Закутанные в шубы и дубленки зеваки глазели на «моржей». Представители этого бесстрашного племени погружались в ледяную воду, фыркали, визжали и смеялись под аплодисменты.

Поклонники здорового образа жизни вернули Андрея к реальности. «Надо опередить, — вдруг подумал он. — Нужно опередить убийцу и умереть самому». Симоненко подошел к полынье, скинул куртку, быстро размотал шарф. Охочая до зрелищ толпа уставилась на него. Теперь отступать было поздно. Зрители на мгновение притихли, потом принялись рукоплескать, посыпались реплики: «А не простудишься, парень?», «Жить надоело?»…

67
{"b":"22370","o":1}