Возражений Круглов слушать не стал. Спускаясь вслед за Шаловым по лестнице, он подумал, что Крапивин, пожалуй, прав: Кных становится опасен.
Неуловимый супербандит создал себе, как сейчас модно выражаться, «имидж». Эксцентричность его, наработанная, нажитая опытом общения с миром, который представлялся Кныху обезлюдевшим ночным зоопарком, была чем-то вроде защитной маски, внешней оболочки, скрывающей суть. Те, кто видел Кныха в деле, поражались его жестокости, точности маневров, холодному расчету. Но во время «оттяжки» он мог вдруг упасть на пол и заголосить какой-нибудь шлягер, пустить слюну или заплакать в голос, как большой ребенок, вспоминая мать и «сожженную врагами хату»; мог захохотать или затребовать пачку долларов и тут же всучить эту пачку охраннику «для детишек»; мог через полчаса кинуться на того же охранника с кулаками. Потом в одночасье от «горячки белой» не оставалось и следа, в глазах появлялись спокойствие и разум. Кных начинал строить планы очередного налета, подобно Чапаеву перед схваткой с каппелевцами, сидел над картой области с карандашом в руке, советовался с оруженосцами и теми, кому доверял в данный момент. Речь его тогда становилась связной, движения сдержанными, замедленными, как движения кота, подбирающегося к раненой птице. Никто никогда не знал и знать не мог, что у него на уме, какой фортель он выкинет в следующую минуту, каким словам верить, а какие отнести на счет кокаиновых «глюков». Зато во время бандитских «акций» Кных не знал пощады. Упиваясь кровью, он поливал огнем из своего любимого «Калашникова», добивал раненых из «стечкина» или «ТТ» (оба пистолета всегда были при нем), брал помногу, жадно, действовал решительно, рисковал там, где человек здравомыслящий вряд ли пошел бы на риск, и чем большая опасность подстерегала банду, тем хладнокровнее выглядел главарь. Еще Кныха отличало звериное предчувствие опасности. Словно солдат по тревоге, он вдруг собирался за сорок пять секунд, прыгал в свой черный
«БМВ» и, крикнув на бегу: «Уходим!», исчезал. Потом подолгу обретался в лесу, зимой и летом жил там под открытым небом; бросал подельников и через месяц-другой объявлялся в новом районе — там, где его совсем не ждали, в новом окружении. Смертельный риск и кровь были для Кныха чем-то вроде добавки к кокаину, деньги его интересовали меньше всего. Все, что удавалось добыть, он делил между наводчиками и бандитами, последним платил щедро, покупая их терпение и повиновение, преданность и удаль. Большую долю отваливал в «общак», попавших к ментам не забывал, если те не ссучивались и молчали на допросах, и очень скоро снискал авторитет в преступном мире. Кныха не любили, но его уважали и боялись, хотя все знали, что сам он может «кинуть», избить, подставить, а то и вовсе пристрелить без видимой причины; а чего там, в банде без малого сотня бойцов, не убудет. Да и стволы имелись в достатке, самые разные. Почти у всех «бойцов» были рации с закрытой волной «для профессионалов», бандитский парк автомобилей не уступал кремлевскому гаражу. А главное — везде «свои люди»: в ресторанах и на автостоянках, загородных бензоколонках и в московских автосервисах, в милиции, прокуратуре, а с появлением Крапивина и Перельмана — за границей и в Госдуме.
С бизнесменом и депутатом Кных вел себя иначе. Об истинной его сути эти двое знали только понаслышке. Встречались они с Кныхом редко, накануне «больших дел», и на встречах этих бандит был сдержан и аккуратен, все больше слушал и кивал. Он ничего не обещал, абсолютно ничему не верил, ничем не выдавал своих планов и намерений, которые редко совпадали с рекомендованными.
Кных появился во дворе только через час. На голове его был каштановый парик с аккуратным пробором, переносицу оседлали шикарные очки в оправе из натуральной слоновой кости. Выбритый, в модном дорогом костюме (из числа пресненских трофеев), в блестящих итальянских сапожках с острыми носами, с черным «дипломатом» на шифрозамке, прикованном наручником к запястью, он мог появиться в ресторане и в офисе, в аэропорту и в гостинице, и пока не открывал жабьего рта, пока действовал «марафет», никому и в голову прийти не могло, что скрывается за этим респектабельным фасадом.
Но Круглов знал, что такого благолепия хватит ненадолго.
— Поеду в «Порше», — твердо заявил Кных. — Со мной четверо. Ксивы у нас есть, можешь не сопровождать.
Жестокий взгляд пронзал собеседника сквозь затененные стекла очков. Даже непосвященному стало бы ясно: этому элегантному господину лучше не возражать.
Из гаража уже выезжал сияющий красный «Порше».
