— Да, — согласился Зубров. — Но в первом случае вы говорите о банде — есть свидетельские показания, есть заключения экспертиз, а в остальных — ничего. Вы просили поделиться сомнениями?.. Излагаю. Мне не нравится, что Кныхарев заботится о следах.
— Сам заботится? — торжествующе произнес Акинфиев, словно ему подбросили карту в масть. — Да Бог с вами! У него достаточно профессионалов. Которым, кстати, есть что терять, в отличие от главаря.
Зубров поднял рюмку.
— Александр Григорьевич, вы не знаете, какого черта мы с вами обсуждаем то, чем уже занялась ФСБ? — спросил он без иронии. — Да еще в Новый год?
— Знаю, — серьезно сказал старик. — Потому что в тот день они призывались не вчетвером. Нам нужно упредить новые убийства и для этого форсировать дело.
Зубров покачал головой. «Что ни говори, — подумал он, — трудно иметь дело с человеком старой закалки».
— Вы меня не так поняли, — улыбнулся он. — С Новым годом!
— И вас также.
«Вот если еще и Зубров станет меня попрекать устаревшими методами, — подумал Акинфиев, — то Ксения окажется права, и мне придется „сдирать копыта“.
— Ваши методы устарели, — угадал его мысли Зубров. — Не там ищете. Профессионалы, говорите? Как выражался Киса Воробьянинов, да уж! Профессионалы в банде придурка и наркомана?.. Не оставляющие следов, квалифицированные — Аркашку-Черепашку?.. Дешевого торгаша Конокрадова?.. Водилу Авдышева?.. — Он покачал головой, вздохнул и освободил конфету от яркой обертки. — Извините, не верю.
Акинфиев переждал, пока за соседним столиком займут места вновь прибывшие шумные посетители, и, выгнув бровь, тоном Зуброва парировал:
— Профессионалы?.. А разве я так сказал?.. Действительно, глупо. Профессионалы — и вдруг шофера Гаврюшина…
— Ну, там-то до профессионализма — как до небес!
— А в случае с Оганесовым? Кто он такой? Аптекарь. На языке моей молодости — провизор.
— Не обижайтесь, Александр Григорьевич, — смутился Зубров.
Акинфиев внимательно посмотрел на него, вытер губы салфеткой.
— Я ведь на самом деле не такое ископаемое, как вам кажется, Сережа, — сказал он доверительно.
— Да я и не говорю… — снова потупил глаза молодой следователь.
— Врете. Ну да ладно. Идемте отсюда, ради Бога! Извините, что я вытащил вас из дома. Не терпелось с кем-то поделиться, поехал в прокуратуру, а там никого нет, все празднуют. Сколько с меня?
— Александр Григорьевич, — вздохнул Зубров, — за все заплачено.
…Они молча шли по вечернему проспекту к метро. Какая-то девушка осыпала их конфетти. На капоте «Мерседеса» распивала шампанское компания нуворишей. Проехала «скорая», рассекая «мигалкой» снежную пелену, — без сирены, словно не желая портить людям праздник.
— О чем вы задумались? — спросил Акинфиев.
— О том, где и по какому случаю они могли встречаться. Призывались из разных мест…
— Я нашел несколько любопытных параллелей. Но крутить эту версию нужно немедленно, Сергей. Прошу вас завтра же мобилизовать бригаду и распределить людей по военкоматам. Поднять все архивы. Я немного задержусь… личные, так сказать, обстоятельства. Мудруют чего-то надо мной эскулапы.
Зубров понимал, что без пяти минут пенсионер потихоньку передает ему бразды правления. Однако старик был не из тех, кто пытается переложить с больной головы на здоровую, а значит, действительно чувствовал себя «архискверно».
— А задумались вы все же не об этом, — постарался улыбнуться Акинфиев, когда настала пора прощаться.
— Не об этом, — признался Зубров. — Шелехов по-своему прав. ФСБ забрала Кныха не случайно. И Генеральная его дело не случайно взяла под контроль. Потому что Кных — дерьмо и дешевка. Он прикрытие. Поэтому его сдадут при первом же удобном случае и непременно постараются выполнить предписание: «Живым не брать».
— Ладно, Сергей. Нам до этих дел как до неба. Наше дело — изобличить.
Они расстались. Акинфиев ехал домой и думал, какие разные люди, этот симпатичный парень и Рыбаков, хотя они почти ровесники. Оперуполномоченный представлялся ему человеком «без комплексов», а таких, по убеждению Акинфиева, следовало опасаться: они не способны к покаянию.
* * *
Рыбаков молча отдернул суконную штору, которая закрывала вход в тускло освещенное помещение. Следом вошел его сопровождающий в пыжиках. Двое других охранников оставались снаружи.
За дощатым столом спиной ко входу сидел человек в фуфайке и унтах и звучно прихлебывал чай из большой фаянсовой кружки.
— Оружие на стол, — распорядился он, повернувшись лицом к вошедшим.
Рыбаков тотчас же узнал в нем Круглова. Старлей расстегнул куртку (на полную катушку работал мощный чугунный калорифер), спокойно подошел и выложил «Макаров».
— А вы свое? — вежливо спросил он.
— Обыщи-ка его, — приказал Круглов охраннику.
Тот подтолкнул Рыбакова к фанерной стене, властными жестами заставил поднять руки. Чувствовалась хватка бывшего спецназовца.
— Ничего нет. Запасная обойма и ксива, — сообщил верзила в пыжиковой шапке.
— Садись, — пробежав глазами удостоверение, кивнул Круг-лов на табуретку. Затем он не спеша допил чай и высокомерно бросил: — Зачем пожаловал?
Опер оказался спиной к калориферу и в момент покрылся потом. Он расстегнул воротничок…
— Сидеть! — вдруг вскочил бывший гэбист и, придержав его руку, с силой рванул рубашку. На грязный пол градом посыпались пуговицы.
— Ты что, больной, Круглов? — опешил старлей.
— Это мы сейчас посмотрим, кто из нас больной! Ну-ка, Бакс, дай ему сканер!
Круглов поводил возле опера хитроумным устройством с лампочкой, которая, однако, не зажигалась.
— Таких приборов, чтобы нас на Петровке слышали, на складе нет, — усмехнулся Рыбаков. — А в округе вы все прочесали. Так что зря ты мне пуговицы оторвал.
— Пришьешь, — проворчал сконфузившийся гэбист. — Выкладывай, зачем пришел.
Рыбаков не спеша снял куртку, поискал глазами гвоздь и, не найдя такового, бросил ее на лавку.
— А зачем звал? — спросил он равнодушно.
— Хватит в бирюльки играть, Рыбаков. Меня откуда знаешь?
— Я все знаю.
