Литмир - Электронная Библиотека

Не дожидаясь ответа, он свернул цигарку, зажег, два раза глубоко затянулся и как бы с досадой посмотрел на кремневую зажигалку.

— Если не будет дождя, даже на этот кремень не заработаешь, — сказал он.

Дядюшка Крысолов и не взглянул на него. Большой Раввин прибавил:

— Тогда выброшу ее в речку, вот и все.

Он курил стоя, опершись на посох, и, неподвижный, как статуя, смотрел в пространство. Вокруг бренчали колокольчики овец.

— Видал того? — вдруг спросил Крысолов.

И он указал большим пальцем в сторону Торресильориго.

— В этом году он еще не выходил, — сказал Пастух, не меняя позы.

— Дурьвино видел его, — сказал Крысолов.

— Может, да, а может, и нет.

— Дурьвино видел его, — повторил Крысолов.

Накануне Дурьвино в кабачке предупреждал: «Берегись его, Крысолов, он отбивает твой хлеб. Он еще не родился, а ты уже занимался своим ремеслом».

Большой Раввин, Пастух, швырнул окурок в речку. Потом долго думал.

— Слушай, — сказал он, — продай-ка мне пару крыс. По семь реалов штука. Идет?

— По восемь, — сказал Нини.

— Ладно. Только дай мне вон того самца.

Дядюшка Крысолов встал, лениво потянулся и поглядел вдоль ручья, наставив козырьком ладонь.

Пастух с сердцем сказал:

— Говорю тебе, Крысолов, он не выходил. Что, моего слова тебе недостаточно?

— Дурьвино видел его, — повторил сквозь зубы Крысолов.

Большой Раввин, прежде чем сунуть крыс в сумку, жадно пощупал их хребты. Уходя, сказал:

— Желаю удачи.

На закате мужчина и мальчик вернулись в деревню. Над домами сгущалась дымка, скрипела под ногами затвердевшая земля засеянных полос и паров. Устало брела за ними измученная собака. Голуби Хустито уже были в голубятне, на пустынных улицах резвилось всего несколько малышей.

Зато в кабачке было оживленно. Лампочка без абажура освещала столы желтоватым светом. В глубине кабачка Фрутос, Присяжный, играл нескончаемую партию домино с Вирхилином Моранте, мужем сеньоры Кло, который машинально напевал, отмечая конец куплета ударом костяшек по столу.

Только они показались, Пруден крикнул:

— Дурьвино, стаканчик для Крысолова.

Это было событие — Прудена все считали скуповатым. Но в этот вечер Пруден, казалось, был чем-то взволнован. Он возбужденно потрепал Нини по затылку и стал сбивчиво рассказывать о проекте оросительной системы, о котором писали в газете и который должен был захватить и их деревню. Усаживаясь на скамью в глубине кабачка, он возбужденно сказал мальчику:

— Представляешь, Нини, тогда нам на дождь наплевать. Захочет Пруден полить, надо только приподнять дверцу, и вода пойдет. Нет, ты представляешь? Кончится эта собачья жизнь, когда весь божий день глаз с неба не сводишь.

Наступило долгое молчание. Только слышался стук костяшек домино и все повторявшийся припев песенки, которую мурлыкал Вирхилин Моранте. Наконец, в противоположном углу раздался визгливый голос Столетнего:

— Кабы от проектов да росла пшеница, у нас бы амбары от зерна трещали.

Опять наступило молчание. Пруден пристально смотрел на Нини, но Нини не раскрывал рта. За соседним столом сутулый человек сказал с раздражением:

— Налей два стакана. Пока дождемся с неба воды, прикончим все вино.

На дворе уже стемнело, из-за Пестрого Холма показалась зеленоватая, словно больная, луна и медленно поползла вверх по высокому землистого цвета небу.

5

На святого Дамаса сеньора Кло, что у Пруда, послала за Нини и повела его в свинарник.

— Пощупай, сынок, он, по-моему, уже набрал сала.

Мальчик рукою обмерил борова.

— Да, сала будет на четверть, — сказал он.

Однако шли дожди, и ничего нельзя было делать. На святого Никасия дождь прекратился, но Нини, оглядев небо, сказал:

— Еще не время, сеньора Кло, сыро. Надо подождать, пока совсем прояснится.

С тех пор как Нини себя помнит, он постоянно слышал, что сеньора Кло, что у Пруда, — третья богачка в деревне. Впереди нее стояли дон Антеро, Богач, и донья Ресу, Одиннадцатая Заповедь. Дону Антеро, Богачу, принадлежали три четверти земель их деревни; донья Ресу и сеньора Кло вместе владели тремя четвертями оставшейся четверти, а последняя четверть делилась пополам между Пруденом и остальными тридцатью жителями деревни. Это не мешало дону Антеро, Богачу, хвастливо заявлять в кругу своих городских друзей, что, если учесть, сколько он помогает своей деревне, земли ему там выделено очень мало. И может, из-за того, что дон Антеро, Богач, так думал, он не слишком-то церемонился, когда надо было постоять за себя, и в прошлом году подал в суд на Хустито, Алькальда, за то, что тот во время сева не закрыл наглухо голубятню. Правду сказать, не проходило года, чтобы дон Антеро, Богач, не устроил в деревне двух-трех склок, причем, как говорил сеньор Росалино, не от злости, а потому, что зима в городе длинная, нудная, и надо же хозяину чем-то развлечься. Во всяком случае, на Пресвятую Деву Виноградников, храмовый праздник, дон Антеро оплачивал негодную корову, чтобы парни за ней побегали и поколотили ее всласть, — так разряжались злоба и обиды, накопившиеся в сердцах за двенадцать минувших месяцев.

Три года назад Нини едва не испортил эту забаву. Да, влетело бы ему, не вмешайся сам дон Антеро, Богач, который надеялся вырастить из мальчика образцового работника. Дело было так. Нини стало жаль корову, которая до поздней ночи надрывно мычала, и он, пробравшись на зады двора дона Антеро, Богача, ее выпустил. Подвиг его, в общем-то, мало принес пользы — когда корову привели обратно, после того, как хорошенько погонялись за ней по полям, один рог у нее был обломан, холка окровавлена, и бока ну просто сплошь исполосованы. Могло дойти до еще большего скандала, потому что Матиас Селемин, Браконьер, коварно подсказал: «Это дело рук бездельника Нини». Хорошо, что дон Антеро уже слышал о способностях мальчика и его чудесном даре; вот он и спросил у сеньора Росалино, Уполномоченного: «Это не тот Нини, сын Крысолова, что в землянке живет? Мальчик, который все знает и все умеет?» «Тот самый, хозяин», — отвечал сеньор Росалино. «Так не трогай его, пусть порезвится, а когда стукнет ему четырнадцать, возьмешь его в дом».

Зимою стояли большие холода, и дон Антеро, Богач, в деревне мало показывался. А сеньора Кло и Одиннадцатая Заповедь, те на своих полях не показывались ни зимою, ни летом — в аренду сдавали. Но если донья Ресу — дождь не дождь, град или мороз — аккуратно получала свою ренту в банковских билетах, то сеньора Кло, что у Пруда, получала плату пшеницей, овсом или ячменем — когда дела шли хорошо — и добрыми словами, когда дела шли плохо или вовсе не шли. И если Одиннадцатой Заповеди слова нельзя было сказать без «доньи», то владелица Пруда была просто «сеньора Кло», и если Одиннадцатая Заповедь была тощая, сварливая и ехидная, то сеньора Кло, что у Пруда, была полная, приветливая и сердечная; и если донья Ресу, Одиннадцатая Заповедь, избегала якшаться с народом и общественная ее деятельность ограничивалась лишь участием во всех благочестивых делах и злословием, то сеньора Кло, что у Пруда, любила поговорить, сама хозяйничала в своей лавке и на складе и готова была душу положить — прежде за пару коноплянок, а теперь за своего мужа, за Вирхилио, светловолосого, изящного паренька с образованием, которого она себе привезла из города и о котором Дурьвино, Кабатчик, говорил, что он, мол, пошел к ней на содержание.

Нини, малышу, довелось принять прямое участие в истории с коноплянками. Еще птенчиками прислала их сеньоре Кло ее племянница из Миерес, бывшая замужем за служащим телеграфа. Сеньора Кло посадила их в позолоченную клетку с голубыми кормушками и кормила их конопляным семенем да просом, а на ночь засовывала в клетку разогретый кирпич, завернутый в вату, чтобы птенчики не страдали без материнского тепла.

Когда они подросли, сеньора Кло вешала между прутьями клетки лист салата и кусочек пемзы — салат, чтобы очищались желудочки, а камушек — точить клювики. Сеньора Кло скрашивала свое одиночество, нежно беседуя с птичками, а если они дрались, любовно их журила. Коноплянки приучались считать ее своей настоящей матерью, и каждый раз, как она подходила к клетке, самец топорщил розоватые перышки на грудке, будто хотел ее поцеловать. А она медовым голоском говорила: «Ну-ка, кто первый меня поцелует?» И птички начинали суетиться, драться, каждая хотела первой ткнуться клювиком в мясистые губы хозяйки. А если они ссорились между собою, сеньора Кло грозила им: «Баловаться?! Я вас! Баловаться?!»

44
{"b":"223418","o":1}