1901–1922 Москва — Цоссен Пророк Завечерел туман ползущий В вечеровую тень огней; Тусклы оливковые кущи. И — светит месяц из теней. Он, Серебристый, волей рока Бросает в зримый наш позор, — Как ясноокого пророка Неизъяснимо грустный взор. В тысячелетние разгулы Он поднимает ясный жар: И бронзорозовые скулы, И взора горнего загар. Струя исчисленного смысла, Как трепетание крыла Переливного коромысла, От ясноротого чела — Взметает пепельные кучи Неистлевающих волос, И из-под них — на нас текучий, Слезой сияющий вопрос; Переливной игрою линий Топазы сыплются из глаз; И расширяет блеск павлиний Переливной его атлас; И в нас стремительно забьется Наш ослепительный ответ; И ослепительно взорвется Из волосатой груди свет И, точно взвизгнувшие диски, Взорвут кипящие слова И волоса, как василиски, Взовьет горящая глава. В переливных браслетах света Его воздушные персты Воспламененный знак завета Взогнят из тихой высоты. Май 1922 Цоссен Бессонница Мы — безотчетные: безличною Судьбой Плодим Великие вопросы; И — безотличные — привычною Гурьбой Прозрачно Носимся, как дым От папиросы. Невзрачно Сложимся под пологом окна, Над Майей месячной, над брошенною брызнью, — Всего на миг один — — (А ночь длинна — Длинна!) — Всего на миг один: Сияющею жизнью. Тень, тихий чернодум, выходит Из угла, Забродит Мороком ответов; Заводит — Шорохи… Мутительная мгла Являет ворохи Разбросанных предметов. Из ниши смотрит шкаф: и там немой арап. Тишайше строится насмешливою рожей… Но время бросило свой безразличный крап. Во всех различиях — все то же, то же, то же. И вот — стоят они, и вот — глядят они, Как дозирающие очи, Мои, Сомнением Испорченные Дни, Мои Томлением Искорченные Ночи… Москва
Больница 1921 Больница Мне видишься опять — Язвительная, — ты… Но — не язвительна, а холодна: забыла Из немутительной, духовной глубины Спокойно смотришься во все, что прежде было. Я в мороках Томясь, Из мороков любя, Я — издышавшийся мне подаренным светом, Я, удушаемый, в далекую тебя, — Впиваюсь пристально. Ты смотришь с неприветом. О, этот долгий Сон: За окнами закат. Палата номер шесть, предметов серый ворох, Больных бессонный стон, больничный мой халат; И ноющая боль, и мыши юркий шорох. Метание — По дням, По месяцам, годам… Издроги холода… Болезни, смерти, голод… И — бьющий ужасом в тяжелой злости там Визжащий в воздухе, дробящий кости молот… Перемелькала Жизнь, Пустой, прохожий рой — Исчезновением в небытие родное. Исчезновение, глаза мои закрой Рукой суровою, рукою ледяною. 1921 Москва Больница Ты — тень теней Ты — тень теней… Тебя не назову. Твое лицо — Холодное и злое… Плыву туда — за дымку дней — зову, За дымкой дней, — нет, не Тебя: былое, — Которое я рву (в который раз), Которое, — в который Раз восходит, — Которое, — в который раз алмаз — Алмаз звезды, звезды любви, низводит. Так в листья лип, Провиснувшие, — Свет Дрожит, дробясь, Как брызнувший стеклярус; Так, — в звуколивные проливы лет Бежит серебряным воспоминаньем: парус… Так в молодой, Весенний ветерок Надуется белеющий Барашек; Так над водой пустилась в ветерок Летенница растерянных букашек… Душа, Ты — свет. Другие — (нет и нет!) — В стихиях лет: Поминовенья света… Другие — нет… Потерянный поэт, Найди Ее, потерянную где-то. За призраками лет — Непризрачна межа; На ней — душа, Потерянная где-то… Тебя, себя я обниму, дрожа, В дрожаниях растерянного света. |
