1908 Москва Весенняя грусть Одна сижу меж вешних верб. Грустна, бледна: сижу в кручине. Над головой снеговый серп Повис, грустя, в пустыне синей. А были дни: далекий друг, В заросшем парке мы бродили. Молчал: но пальцы нежных рук, Дрожа, сжимали стебли лилий. Молчали мы. На склоне дня Рыдал рояль в старинном доме. На склоне дня ты вел меня, Отдавшись ласковой истоме, В зеленоватый полусвет Прозрачно зыблемых акаций, Где на дорожке силуэт Обозначался белых граций. Теней неверная игра Под ним пестрила цоколь твердый. В бассейны ленты серебра Бросали мраморные морды. Как снег бледна, меж тонких верб Одна сижу. Брожу в кручине. Одна гляжу, как вешний серп Летит, блестит в пустыне синей. Март 1905 Москва Предчувствие («Чего мне, одинокой, ждать…») Чего мне, одинокой, ждать? От радостей душа отвыкла… И бледная старушка мать В воздушном капоре поникла, — У вырезанных в синь листов Завившегося винограда… Поскрипывающих шагов Из глубины немого сада Шуршание: в тени аллей Урод на костылях, с горбами, У задрожавших тополей, Переливающих листами, Подсматривает всё за мной, Хихикает там незаметно… Я руки к выси ледяной Заламываю безответно. 1906 Москва Паук Нет, буду жить — и буду пить Весны благоуханной запах. Пусть надо мной, где блещет нить, Звенит комар в паучьих лапах. Пусть на войне и стон, и крик, И дым пороховой — пусть едок: — Зажгу позеленевший лик В лучах, блеснувших напоследок. Пусть веточка росой блеснет; Из-под нее, горя невнятно, Пусть на меня заря прольет Жемчужно-розовые пятна… Один. Склонился на костыль. И страстного лобзанья просит Душа моя… И ветер пыль В холодное пространство бросит, В лазуревых просторах носит. И вижу — Ты бежишь в цветах Под мраморною, старой аркой В пурпуровых своих шелках И в шляпе с кисеею яркой. Ты вот: застенчиво мила, Склоняешься в мой лед и холод: Ты не невестой мне цвела: Жених твой и красив, и молод. Дитя, о улыбнись, — дитя! Вот рук — благоуханных лилий — Браслеты бледные, — блестя, Снопы лучей озолотили. Но урони, смеясь сквозь боль. Туда, где облака-скитальцы, — Ну, урони желтофиоль В мои трясущиеся пальцы! Ты вскрикиваешь, шепчешь мне: «Там, где ветвей скрестились дуги, Смотри, — крестовик а вышине Повис на серебристом круге…» Смеешься, убегаешь вдаль; Там улыбнулась в дали вольной. Бежишь — а мне чего-то жаль. Ушла — а мне так больно, больно… Так в бирюзовую эмаль Над старой, озлащенной башней Kaсатка малая взлетит — И заюлит, и завизжит. Не помня о грозе вчерашней; За ней другая — и смотри: За ней, повизгивая окол, В лучах пурпуровой зари Над глянцем колокольных стекол — Вся черная ее семья… Грызет меня тоска моя. И мне кричат издалека, — Из зарослей сырой осоки, Что я похож на паука: Прислушиваюсь… Смех далекий, Потрескиванье огонька… Приглядываюсь… Спит река… В туманах — берегов излучья… Туда грозит моя рука, Сухая, мертвая… паучья… Иду я в поле за плетень. Рожь тюкает перепелами; Пред изумленными очами Свивается дневная сень. И разольется над лугами В ночь умножаемая тень — Там отверзаемыми мглами, Испепеляющими день. И над обрывами откоса, И над прибрежною косой Попыхивает папироса, Гремит и плачет колесо. И зеленеющее просо Разволновалось полосой… Невыразимого вопроса — Проникновение во всё… Не мирового ль там хаоса Забормотало колесо? 1908
Москва Мать Она и мать. Молчат — сидят Среди алеющих азалий. В небес темнеющих глядят Мглу ниспадающей эмали. «Ты милого, — склонив чепец, Прошамкала ей мать, — забудешь, А этот будет, как отец: Не с костылями век пробудешь». Над ними мраморный амур. У ног — ручной, пуховый кролик. Льет ярко-рдяный абажур Свой ярко-рдяный свет на столик. Пьет чай и разрезает торт, Закутываясь в мех свой лисий; Взор над верандою простер В зари порфировые выси. Там тяжкий месяца коралл Зловещий вечер к долам клонит. Там в озера литой металл Темноты тусклые уронит; — Тускнеющая дымом ночь Там тусклые колеблет воды — Там — сумерками кроет дочь, Лишенную навек свободы. |
