Шляпы, купцы, спекулянты, городовой с пьяным парнем в пролетке, актриса, раздранец, студент, гимназистик, девица с кольдкремами, моська, давимая кем-то, и дворник с метлою, подтрепа, гусар, волочащий кривую и длинную саблю, в рейтузах небесного цвета, — в размой тротуара — толкались не так, как вчера, но с испугом, с томленьем, с вопросом, — по улице мимо угла, от которого вонький, разлогий, кривой переулок показывал линию черных, зеленых и розовых домиков тоже не так, как вчера; с косолета над пером заборов виднелася линия труб из-за виснущих сизей фабричного дыма.

И вывеска «Белоцерковский-Гусятников. Овощи», то же кричала — не «овощи» вовсе, не «Белоцерковский-Гусятников».

Что же?

И где начинались базар, крик лавчонок и запахи промозглой капусты со скопищем басок, кафтанов, портков и платков — красных, бледно-лимонных, оранжево-синих и черных — стояло огромное:

— Рррр! Будто кричали:

— Пора! Но кричали:

— Уррр…

Быстро, бесшумно летела карета по улицам; не замечали ее; и не сопровождали глазами и вздохами:

— Скорая помощь!

— Везут!

Не до этого было, когда побежали мальчишки с листками и с криками:

— Мобилизация!

Здесь уж подводы сроилися; у интендантства: а там собиралась толпа, потому что пошел баталион: воркотал барабан.

Раздавалось:

— Ура!

Но казалось:

— Пора!

Начинался пожар мировой: где-то молнья ударила.

Кучино,

24 сентября 1926 года.